Беседа со священником Евгением Старцевым

Что значит АУЕ

– Отец Евгений, вы живете и служите в Иркутске и много ездите по области. Вам приходилось сталкиваться с явлением, которое называют сейчас АУЕ?

– К сожалению, да. Сегодня то, что называют АУЕ, мне приходится видеть не только в воспитательной колонии для малолетних преступников, которую я посещаю. Это уже стало практически сопровождающим нас в повседневной жизни явлением. Более того, я сталкиваюсь с этим с детства, потому что вырос в среде, в которой было достаточно много молодых людей, являвшихся носителями такого криминального духа и сознания. Правда, тогда это было все же заметно реже, и названия такого тоже не было.

– Географически, о каких областях и местах идет речь?

– Я живу в Иркутске и свое пастырское служение осуществляю в нашем городе и в Иркутской области. Также мне приходится бывать в Улан-Удэ. Я много общаюсь не только с малолетними преступниками, но и просто с молодежью. И о явлении АУЕ, при упоминании которого некоторые официальные и полуофициальные лица прячут глаза и делают вид, что такой проблемы не существует, мы знаем не понаслышке.

– Когда эта аббревиатура появилась, и как ее расшифровывают?

– Есть несколько вариантов. Например, «арестантский уклад един», или «арестантское уголовное единство». Аббревиатура появилась не так давно – может быть, несколько лет назад. Пришла она, как принято говорить, якобы из Забайкалья. Мне думается, что это не обязательно так. Эта криминальная идея могла родиться не обязательно за Байкалом. Просто в Забайкалье в силу разных обстоятельств, особенно экономических и социально-экономических, эта проблема стоит наиболее остро. Что уж греха таить, Забайкальский край переживает не лучшие времена в своей истории. Обстановка, которая там есть сейчас, способствует прорастанию и торжеству криминальных идей.

Причем это стало особенно актуально в последние годы. Если раньше криминальный мир в лице его молодежного крыла не был так агрессивно публичен, не заявлял о себе открыто, то теперь это стало просто повседневной реальностью. И не только в виде надписей на заборах и в общественном транспорте, а просто в качестве повседневных явлений в наших школах и интернатах, которые в значительной части находятся под контролем молодежи, придерживающейся этого самого «уклада».

– Что это за явление? Мы в Москве и Подмосковье вокруг себя этого пока не видим.

– Оно пока еще все-таки не выступает в совсем уж открытой форме. Если мы это увидим повсеместно, будет уже совсем беда. Тогда нужно будет говорить о полной криминализации сознания нашей молодежи, да и не только молодежи, но и взрослого населения.

Пока же речь идет о том, что у некого сословия или сообщества есть определенные криминальные принципы. Они солидарны между собою, готовы поддерживать друг друга и тех, кто находится в местах лишения свободы. Представители этого сообщества активно вербуют молодежь и детей. И это явление стало популярным и востребованным у определенной части наших молодых людей.

– Как все это непосредственно может отражаться на жизни обычных детей? Предположим, мой сын ходит в школу. С чем он может реально столкнуться в случае с АУЕ?

– Например, к вашему сыну или к моим сыновьям могут обратиться молодые люди ретивого нрава, которые потребуют от него денег, как они говорят, на «подогрев», то есть на поддержку находящихся в тюрьмах заключенных. Чуть попозже они могут потребовать от него соучастия в каких-то преступлениях: грабежах, воровстве, сокрытии краденого и т.д. Это прямое вовлечение в противоправную деятельность, если говорить правовым языком, а фактически – склонение к преступлениям разного вида и степени тяжести.

– А если школьник откажется выполнять эти криминальные требования?

– Он окажется под тяжелейшим давлением. Его могут избить, сделать изгоем в своей среде. Он может лишиться всего, даже здоровья. Далеко не все дети могут противостоять криминальному прессингу. В городах есть возможность из одной школы перейти в другую. А если говорить об интернатах, где обучаются дети без родителей, то ситуация там гораздо хуже.

– Насколько АУЕ сегодня распространено?

– Во многих школах и интернатах. С этим как-то пытаются бороться и педагоги, и милиция, но пока не очень эффективно. Сегодняшняя школа скорее уклоняется от воспитательного процесса. Ведь у нас порой открыто декларируется, что система образования больше не должна заниматься воспитанием детей, что она лишь предоставляет образовательные услуги.

Таким образом, все это становится теневой стороной жизни нашей молодежи. Есть, конечно, более-менее благополучные школы и интернаты, но есть и учебные заведения, находящиеся в очень тяжелом положении. Там ужасная картина. Мне рассказывали компетентные в этом вопросе люди, что у нас некоторые интернаты просто целиком захвачены АУЕ. Дети буквально находятся под влиянием и контролем преступной среды и преступной идеи.

Загвоздка в том, что это движение в целом не организовано, не имеет строгого иерархического сложения. Оно во многом имеет стихийный характер, культивируется самой же молодежью и часто лишь подогревается людьми постарше. А через систему колоний и тюрем, в которых содержатся преступники, вся эта тематика вновь обновляется и регенерируется. Люди, приходящие с тюрем, привносят новые силы для поддержания этой идеи в качестве движущей силы в молодежной среде.

АУЕ как форма социального протеста

– То есть это какая-то форма самоорганизации молодежи?

– Безусловно. Молодые ребята организовываются сами, это многих захватывает.

– А в чем причина? Почему?

– Причин несколько, я думаю. Во-первых, это, конечно, резкое понижение образовательного, духовного и нравственного уровня молодежи. Молодежь как часть общества теряет нравственные и духовные ориентиры. Точнее, у многих они просто не сформированы. Это и становится питательной средой для прорастания этих ужасных плевелов на еще не удобренной, необработанной почве молодых сердец. Дети оказываются под влиянием сильных, способных к поступку, физически крепких и наглых молодых людей с криминальным духом и сознанием. Они усиливают их ряды и увеличивают их число.

Уход в АУЕ становится формой социального протеста

Но если в прежнее время это была по большей части бандитская романтика, то сейчас, как это ни печально, уход в АУЕ становится еще и формой социального протеста. Где-то протеста осознанного, где-то – неосознанного, но по-другому это, увы, назвать нельзя. В некоторых населенных пунктах (в том же Забайкалье) дети и молодежь не имеют никаких социальных перспектив. Они живут в нищете, в заброшенном и забытом всеми состоянии. Вот почему здесь находит отклик криминальная традиция, которая, впрочем, и ранее формировалась здесь многие и многие годы. Я разговаривал с одним мальчишкой-убийцей в колонии. Спрашиваю его: «Почему ты убил?». А он в ответ: «А что? У нас все убивают. Мой отец убивал, и дед мой был убийцей».

Целые районы оказались в тяжелейшей беде, в социально-духовной запущенности, которая и ведет к утверждению и торжеству криминальных форм сознания и жизни. А ведь это порождает тяжелейшие последствия для нашей страны в целом. Если эти дети, голодные и злые на все и на всех, потом приезжают в города, то как они будут вести себя по отношению к окружающему миру? Если они не получили элементарного нравственного воспитания хотя бы в простой, традиционной семейной форме? Если им вообще никто не объяснял, что такое хорошо, что такое плохо?

И это, конечно, обличает и нас самих. Ведь это наши дети, это наши граждане, это наша беда, это наша катастрофа, если хотите.

Что дальше?

– Как вы думаете, как ситуация будет развиваться дальше?

– Таких детей будет становиться все больше. Их социальное и экономическое положение не улучшается, школы во все более печальном положении. Чему учит школа? Бедные педагоги, которые живут на нищенскую зарплату, не в состоянии понести на себе ни учительскую, ни нравственную нагрузку. Многие наши учителя до сих пор готовы положить душу свою за детей. Но вы посмотрите, насколько в целом все-таки обессилел сегодня учительский корпус и потерял все надежды на то, что его услышат и поймут. Их не то что бедное, а нищенское положение не может вызывать ничего, кроме недоумения и сочувствия. Если, например, педагог у нас сегодня имеет зарплату на уровне 15 тысяч, то это считается хорошей зарплатой.

В целом, я думаю, именно печальное состояние школы, помноженное на потерю всяких идеологических и нравственных ориентиров, и ведет к этой беде, когда детей в сетях АУЕ становится все больше, а их преступления – все более дерзкими.

Можно, конечно, делать вид, что ничего страшного не происходит. Большая часть нашего общества пока не хочет даже смотреть в эту сторону. Им кажется, что все это происходит где-то совсем далеко, в другом мире. Но все это до поры до времени. Пока какие-нибудь гопники не отнимут у чьего-нибудь сына телефон, как недавно отняли у моего. Но дело даже не в том, что мы этого словно бы стесняемся, а в том, что мы не хотим понять причины всего этого, увидеть источник этой страшной проблемы.

Если говорить начистоту, то мы, православные люди, не должны ни в коем случае рисовать какие-то радужные картинки, чтобы кому-то угодить. Но в итоге приходится только руками разводить, что же со всем этим делать. В этом году весной мы в Иркутске проводили межрегиональную конференцию, посвященную проблеме АУЕ, под эгидой уполномоченного по правам ребенка по Иркутской области. Приехали специалисты из разных сфер: педагоги, полицейские по линии комиссии по делам несовершеннолетних и федеральной службы исполнения наказаний. Собрался огромный форум, всего участвовало полторы сотни человек. Все встревожены и лишь разводят руками.

– Что тут может сделать Церковь, как вы считаете?

– Сегодня у Церкви мало сил и возможностей, чтобы что-то реально изменить в общенациональном масштабе. Мы и в школе-то присутствуем постольку поскольку. Но Церковь молится. Также она должна хотя бы понимать, что происходит, и говорить правду.

Наверное, государственным мужам надо об этом думать так напряженно, так серьезно, как следует думать о национальной безопасности в целом. Это один из факторов, который формирует нашу внутреннюю безопасность, нас самих и наше будущее.

Забайкалье все равно приедет в Москву

– Получается некий сериал «Бригада», если вы его смотрели, который вдруг стал нормой жизни: криминал, вплетенный в ткань повседневной жизни.

– Это наша реальность, да. Только я думаю, что все эти «бригады» со временем будут потихонечку отдыхать, потому что им на смену придут еще более жестокие люди. Если у тех «бригадиров» авторами были нарисованы хоть какие-то понятия о достоинстве, то им на смену придут люди, которые прошли нищету и отверженность. Представьте, многие юноши, которые в 16 лет уже все в наколках, впервые узнают о каких-то элементарных бытовых вещах лишь в воспитательной колонии. Там есть специальный бытовой уголок, где они могут научиться заваривать себе чай или, например, что-то себе постирать. Представьте, только в колонии ребенок может узнать, что такое чистая простыня.

Пока наше общество не сможет предложить своим гражданам идею нравственного возрождения, которая могла бы объединить людей и направить их к единой общей цели, двигаясь к которой они становились бы лучше, ничего по большому счету не изменится. Причем я сейчас даже не говорю про государство. Государство становится таким, каким его запрашивает общество. А пока такие отдельно взятые регионы, как, например, Москва и близкая округа вокруг Москвы, живут по одним правилам, а такие регионы, как Забайкалье, – по другим. Но когда-то за это придется заплатить большую цену.

– Забайкалье приедет в Москву?

Хорошо бы нашу молодежь не призывать к успеху, а научить заботиться о ближнем

– Приедет – куда деваться. Они обязательно поедут, и уже едут – в Иркутск, в другие большие города. При этом – любят ли они нас с вами, жителей больших городов, которые, как им кажется, живут вполне обеспеченной жизнью́ Дети, не приученные к труду, не знавшие любви и внимания к себе, не имеющие никакой цели в жизни, не получившие никакого образования. Дети, которые не нужны никому, даже своим родителям.

И если мы думаем, что мы это исправим спортивными залами и секциями, то мы ошибаемся, потому что знаем, какими жестокими бывают спортсмены, получившие навыки единоборств. Хорошо бы нашу молодежь не призывать к успеху через гордость и тщеславие, а научить их любить, жертвовать собой и заботиться о ближнем. Молодежь должна, прежде всего, сберечь то, что у нее есть, обрести понятие традиции и заботы о Родине.

Надо пытаться возродить в нынешних молодых людях лучшие качества, которые в них заложены от Бога. Способность любить и жертвовать собой – без этих качеств наш народ перестанет быть тем, кем он есть, перестанет быть русским народом. Так что, когда сегодня говорят о том, что нужно быть дерзкими, тщеславными и устремленными к вершинам успеха, это может, конечно, найти отклик у большой части молодежи, но далеко не у тех, кто исповедает АУЕ.

Русскому человеку не интересно жить в таком обществе

– Вы говорите, что особенно эти проявления криминальной культуры усилились в последние годы из-за депрессивности и исчезновения социальных лифтов. А что раньше, в то же советское время, позволяло не доводить ситуацию до такой разрухи? Чего лишились люди в Забайкалье?

– Дело в том, что та хоть и безбожная, но отчасти с человеческим лицом идеология предлагала некий естественный и разумный набор жизненных условий, который был реальностью. У людей была работа, была возможность получать хорошее бесплатное образование. Юноши сходят в армию, где они одумаются и перестанут, как у нас говорят, «кудларить», тяготеть к какой-то противоправной жизни. Не было такого количества людей, поврежденных наркотиками, как теперь. В конце концов, главное, чем обладала наша прежняя жизнь, – это надежда на справедливость, уверенность в том, что человек может всего добиться своими руками и своим трудом.

Наша молодежь теперь все больше требует хлеба и зрелищ

Безусловно, советский проект был утопией. В конце концов, все это обрушилось в 1990-е годы, поскольку в этом не было главного: Бога. Вот самая главная проблема нашей красивой советской утопии. Но люди чувствовали себя иначе. Мы знали точно, что любой ребенок из любой школы при соответствующих способностях может поехать учиться куда угодно и получить замечательную профессию. Хочешь стать космонавтом – пожалуйста. Хочешь летчиком – пожалуйста. Была ответственность и гордость за страну. Я думаю, что это еще теплится в нас и нашей молодежи. Все это еще живо, но как-то быстро угасает. Наша молодежь теперь все больше требует хлеба и зрелищ.

Нам предложили жить по законам мира, в котором хозяйничает золотой телец, чтобы ради денег и тщеславного успеха люди шли на все. Но русскому человеку неинтересно жить в таком обществе. Молодежь это тоже понимает и чувствует. Во многом поэтому молодые люди и становятся участниками движения АУЕ. Кто такой арестант? Это противник той власти и той идеи, которые предлагает общество. Арестант будет биться и воевать, протестуя против того, что он видит вокруг себя. Мальчик в 15 лет не понимает, что происходит, но уже чувствует, что окружающий мир плох, что он с этим миром никогда не смирится. Эта озлобленность, этот конфликт между русским человеком и той общественной реальностью, в которой он находится, и ведет к рождению таких явлений, как АУЕ и другой экстремизм. У нас с вами пока еще нет консолидирующего общественного проекта, он еще не родился в наших сердцах и в нашем сознании.

Нам с вами, церковным людям, легко рассуждать. Сидим себе в церковной ограде, и для себя нам все понятно. Трудимся как можем, молимся как можем, сберегаем своих близких. А каково какому-нибудь мальчику, или целому селу, или целому району где-нибудь в Забайкалье, в котором священник один на целый район, на сотни километров вокруг? Как его может услышать тот же мальчик? Ужас не только в том, что он часто бывает голодным, а главным образом в том, что он голоден духовно.

– Что же делать с этой бедой, как вы считаете? Если бы вы, например, встретились с президентом России, что бы вы ему посоветовали?

– Я бы посоветовал нашему руководителю, если бы он мог найти такую возможность, пройти большим крестным ходом по Байкалу и Забайкалью и пообщаться с людьми. Увидеть их такими, какие они есть. Не такими, какими он их видит в силу своей занятости. Тяжелейшая работа, высочайшая должность – все это можно понять. Но пока не начнешь ходить по земле, причем с молитвой, и не увидишь ее, какая она есть, то и не поймешь того, что надо делать. Неслучайно наши цари ходили в длительные крестные ходы. Человеку надо увидеть, услышать страну, чтобы она пронзила его сердце. А если размышлять только схемами и прагматическими понятиями, которыми учат в бизнес-школах и университетах… Мы же понимаем, что сакральность русской власти нуждается в духовной поддержке. А духовная поддержка появляется только тогда, когда сам человек эту поддержку испрашивает.

Я не экономист, чтобы давать советы в экономической области, но я точно знаю, что нужно очень много и серьезно духовно трудиться всем нам, и особенно руководителям, ответственным за судьбы своих областей, районов и городов. Даже самые успешные министры, заместители министров и молодые губернаторы обязательно должны прийти к осознанию того, что они прежде всего духовные люди. Поэтому именно духовные процессы, которые протекают в нашем народе и которыми он живет, должны стать предметом их анализа и интереса, заботы и поддержания. Если они не войдут в эту область, то ничего в конечном счете не сделают, а просто станут свидетелями, а то и соучастниками разрушительных процессов.

Нужно вновь развернуть русского человека к труду, вновь научить его работать