Не только отзвуки, а полновесное звучание иудейской традиции чувствуется в православном богослужении — его структуре и образности.
Священное Писание Ветхого Завета было переведено на греческий язык еще в дохристианские времена, а Новый Завет был сразу написан на языке Платона и Эсхила. Христианское богословие уже со II века говорит на языке античной философии, вся христианская литература, вся гимнография опирается на каноны греческой словесности. Но не только отзвуки, а полновесное звучание иудейской традиции чувствуется в православном богослужении — его структуре и образности.
Кровь и огонь
Главным центром богослужебной жизни в раннехристианскую эпоху был Иерусалимский храм. Построенный Соломоном (X в. до Р. Х.) и восстановленный после возвращения из вавилонского плена (ок. 516 г. до Р. Х.), во времена правления Ирода Великого он приобрел новое величие. Иудейский историк I века от Р. Х. Иосиф Флавий описывает его так: «Покрытый со всех сторон тяжелыми золотыми листами, он блистал на утреннем солнце ярким огненным блеском, ослепительным для глаз, как солнечные лучи. Иноземцам, прибывшим на поклонение в Иерусалим, он издали казался покрытым снегом, ибо там, где не было позолоты, он был ослепительно бел». Богатое внешнее убранство подчеркивало уникальность храма в качестве места особой встречи с Яхве как всего народа израильского, так и каждого иудея. Постепенно подводящие к этой встрече притворы, святилище, святая святых видимым образом выражали идею недосягаемости Бога и, вместе с тем, Его постоянного присутствия, напоминали о необходимости приближения к Нему через очищение и молитву.
Центром храмовой службы было ежедневное принесение жертвы, совершавшееся священниками. Они были особой кастой в силу своего происхождения от Аарона (Исх. 29, 9). Чинопоследование было расписано в мельчайших подробностях — вплоть до того, каким образом необходимо укладывать дрова на жертвенник и удалять с него золу. Для ежедневного жертвоприношения община была необязательна (хотя многие миряне приходили в храм на молитву в час принесения жертвы), главным было тщательное исполнение всех уставных предписаний как выражение верности предписаниям Завета. Храм наполнялся толпами паломников на праздники Пасхи (Песах), Пятидесятницы (Шавуот) и Кущей (Суккот), когда каждый благочестивый иудей стремился в Иерусалим. Один из очевидцев той эпохи свидетельствует, что на праздник Пасхи в жертву приносилось более 250 тысяч ягнят! Нетрудно представить себе ту «пасхальную» атмосферу: блеяние животных, реки крови, запах жареного мяса. Однако уже первое поколение христиан стало свидетелем разрушения Иерусалимского храма. В 70 году римские войска под предводительством Тита, подавлявшие иудейское восстание, дотла сожгли его и превратили в руины. Часть храмовой утвари была захвачена римлянами в качестве трофеев — эту сцену до сих пор можно увидеть на рельефах триумфальной арки Тита, которая находится на римском Форуме. Попытки восстановить Храм — например, при императоре Юлиане Отступнике (361–363) — не увенчались успехом, а сейчас на его месте находится мечеть Аль-Акса.Собранные вместе
Очевидно, далеко не все израильтяне могли регулярно посещать храм, но общая вера требовала богослужебного выражения в других формах. Приносить жертву нигде, кроме Иерусалимского храма, было нельзя, поэтому иудеи регулярно собирались для того, чтобы слушать чтение Слова Божия и совершать совместные молитвы. Здесь, в отличие от Храма, центральным было именно литургическое собрание общины, что выражалось уже в названии — «синагога» (греч. «собрание»), «бет кнессет» (евр. «дом собрания»). Многие исследователи полагают, что синагоги возникли в эпоху вавилонского плена ввиду невозможности совершать храмовое богослужение. Верующие собирались в домах друг друга, а позже начали строить специальные здания для общей молитвы и других нужд общины (например, образовательных или судебных). Постепенно синагога стала восприниматься как «малое святилище», уступающее по святости только Храму — но даже в Иерусалиме I веке от Р. Х. было около 500 синагог. После разрушения Храма молитва стала рассматриваться как замена жертвы, поэтому ветхозаветный термин «авода» (служба), означавший храмовый ритуал, постепенно начал обозначать синагогальное богослужение. Убранство синагоги также всё более стремилось к имитации храмового пространства (обращение к Иерусалиму, аналог Ковчега Завета, в котором хранятся свитки Торы, светильник и т. д.).
Эти богослужебные формы были очень простыми и не являлись предметом жесткой регламентации. Хотя реконструировать синагогальное богослужение I–II веков сложно ввиду недостаточного числа источников, основные его элементы известны. В центре находилось чтение разделенной на отрывки Торы (Пятикнижия), которая прочитывалась в течение одного года (по другой традиции — трех лет). К ней добавлялось чтение из пророческих книг. Поскольку простые люди не знали древнееврейского языка, текст переводился на понятный слушателям арамейский, а за этим следовало истолкование отрывка в проповеди. В синагоге также читали исповедание Единого Бога («Шма Исраэль» — «Слушай, Израиль»), различные молитвы, пели псалмы. Основным богослужебным днем был «день покоя» — суббота, к ней добавлялись праздничные и некоторые будние дни. Для богослужения было достаточным присутствие десяти религиозно совершеннолетних мужчин. Такое богослужение, в отличие от храмового, было «мирянским», священники не играли в нем никакой определяющей роли. Главными были благочестивые иудеи, особенно фарисеи (евр. «отделенные» [от остального народа]), которые тщательно соблюдали и передавали устную традицию соблюдения Торы, создавали школы учеников, впоследствии зафиксировавших эти многочисленные предания в Талмуде.Ветхозаветные образы добровольной жертвы, чудесного спасения, подношения хлеба и вина присутствуют в новозаветной Литургии. На фото: фреска архимандрита Зинона (Теодора) в нижнем храме Феодоровского собора
Очаг веры
Третьим центром религиозной жизни был дом — на первый взгляд, совершенно профанное место, никоим образом не связанное с сакральным литургическим пространством. Однако именно домашняя повседневность должна была ежедневно преображаться светом веры в Яхве. Конечно, иудейский «дом» не был аналогом нашей сегодняшней квартиры, но включал в себя несколько поколений родственников, живших под одной крышей. День иудея наполнялся краткими молитвами (евр. «берахот» — благословения), начинавшимися со слов «Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной», за которыми следовало упоминание тех или иных жизненных обстоятельств (нередко самых мельчайших — например, даже при утреннем пении петуха молитва продолжалась: «… Который дал петуху способность отличать день от ночи»). Тем самым всё время с момента пробуждения и до отхода ко сну должно было стать славословием Бога, обращением к Нему ума и сердца. На дверях дома прикреплялись отрывки из Торы (Втор. 6, 9), показывавшие, что именно здесь должно происходить ее ежедневное исполнение — через соблюдение законов о чистоте и нечистоте, разрешенной и запрещенной пище и т. д.
Празднование субботы начиналось в пятницу вечером домашней церемонией, в кругу семьи встречали все важнейшие религиозные праздники. В центре главного из них, Пасхи, была семейная трапеза с вкушением пасхального агнца и чтением ветхозаветного повествования об исходе из Египта. В отличие от греко-римского дома, у иудеев не было специального алтаря, на котором глава семейства приносил жертвы, однако все важнейшие семейные события с сопутствующими религиозными обрядами проходили именно в доме — обрезание новорожденного, заключение брака, похороны умершего. А каждая совместная трапеза, обязательно сопровождавшаяся молитвами, рассматривалась как происходящая перед лицом Яхве. Именно в доме осуществлялось религиозное воспитание детей, поэтому подрастающее поколение впитывало атмосферу родительского очага, учась через такой распорядок жизни исполнять главную ветхозаветную заповедь «будьте святы, потому что Я свят!» (Лев. 11, 45).Мессианская провокация
Младенец Иисус родился и жил в иудейском обществе. Его обрезали в восьмой день (Лк. 2, 21), принесли в храм для совершения предписанной жертвы — в сороковой (Лк. 2, 22–24), в отрочестве брали в праздничные паломничества в Иерусалим (Лк. 2, 41). Всё это — штрихи евангельской истории, подчеркивающие реальность Боговоплощения, ставшего исполнением ветхозаветных обетований и надежд. Неудивительно, что вся деятельность Христа была тесно связана с тремя центрами иудейской богослужебной жизни: храмом, синагогой, домом.
Он неоднократно учил и беседовал в храме (Ин. 7, 14; 8, 20), посылал в него исцелившегося прокаженного для принесения жертвы (Мк. 1, 44), не отказывался платить храмовый налог (Мф. 17, 24–27). Однако при этом важны были приоритеты: Христос неоднократно цитировал слова пророка Осии «милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6, 6; Мф. 9, 13), а также указывал, что жертвенное животное лучше оставить у алтаря, если в душе нет мира с ближним (Мф. 5, 23–24). Он не только говорил, но и, шокируя окружающих, изгнал торговцев из Храма (Мк. 11, 15–17), напомнив, что и самое святое место можно превратить в восточный базар. Это образное указание на скорое прекращение жертвенного культа подтверждалось пророчеством о том, что сердце ветхозаветной религии вскоре перестанет биться, от храма Яхве на Сионе не останется камня на камне (Мк. 13, 2).
Окружающих также смущало, что Иисус из Назарета прощал грехи без принесения храмовых очистительных жертв и молитвословий священников, человек очищался лишь Его властным словом — но это прерогатива одного Бога (Мк. 2, 1–12)! Такое поведение с точки зрения благочестивого иудея заслуживало суровой казни, однако именно смерть Христа устранила преграду между Богом и человеком, что показала разорванная завеса в храме, призванная скрывать святая святых от доступа непосвященных (Мк. 15, 38). В беседе с самарянкой Он указал, что время храмового жертвенного богослужения — в Иерусалиме или на горе Гаризим — подошло к концу, наступает новая эпоха поклонения Богу «в духе и истине» (Ин. 4, 23).
Хотя апостолы после вознесения продолжали посещать храм — например, мы видим идущих в него на молитву апостолов Петра и Иоанна (Деян. 3, 1) — он уже не был центром их духовной жизни. Иерусалимское святилище, наполненное кровью животных, стало ненужным перед лицом наступившего Царства Божия. Пасхальный агнец христиан — не бессловесное животное, но Иисус Христос (1 Кор. 5, 7). С точки зрения ветхозаветного закона Он — «мирянин», но вместе с тем — священник «по чину Мелхиседека» (Евр. 7). Христос — новый первосвященник, входящий во святая святых с собственной Кровью (Евр. 9), ввиду чего все ветхозаветные жертвы завершаются и восполняются единственной Жертвой Христа (Евр. 10). Именно поэтому христианский апологет III века Минуций Фелиск, обращаясь к язычникам, писал: «У нас, христиан, нет храмов и алтарей», имея в виду совершенно иную сущность христианского богослужения.
Слово и дело
Все четыре евангелиста говорят о том, что Христос неоднократно посещал синагоги, принимая участие в богослужении. Пользуясь правом религиозно совершеннолетнего иудея на чтение и толкование Писания, в рамках синагогального богослужения Он возвещал Благую весть (Мк. 1, 21, 39). Его проповедь в Назаретской синагоге — о реальном, а не отдаленном исполнении пророческих слов о наступлении благоприятного времени милости Божией (Ис. 61, 1–2; Лк. 4, 16–21). Слушатели ясно осознали «власть» этого слова, его принципиальное отличие от приемов толкования Писания книжниками и фарисеями (Мк. 1, 22). Одни прославляли Его, другие ненавидели — но эти слова никого не оставляли равнодушным. Именно в синагогах Христос нередко совершал исцеления — причем иногда нарочито в субботу, что запрещал Закон (Мк. 3, 1–6) — призывая тем самым всех присутствующих задуматься о том, что же такое община. Если в ней звучит Слово Божие и воссылаются молитвы, то здесь должна происходить такая встреча с Яхве, которая преображает жизнь верующих и побуждает другими глазами взглянуть на нужды окружающих. Эти исцеления показывают, что Богу не безразличны «аутсайдеры» — больные, одержимые, страждущие, поэтому собрание верующих должно стать тем местом, где каждый человек может ощутить любящее прикосновение Творца и собратьев.
Проповедь в синагогах стала миссионерской стратегией ранней Церкви. Согласно Книге Деяний, именно синагогу посещал апостол Павел в первую очередь, прибывая в новый город (Деян. 13–18). Она была прекрасным местом для проповеди иудеям, которые были рады послушать приезжавших издалека известных учителей. Однако даже его, такого красноречивого оратора, нередко ожидала печальная участь — вместо восторженной аудитории он сталкивался с насмешками, оскорблением и физическим насилием (Деян. 14, 19). В коринфской синагоге, после очередного неприятия, Павел произнес ставшие поворотными для истории раннехристианского благовестия слова: «отныне иду к язычникам» (Деян. 18, 6). Несмотря на то, что некоторые христиане из иудеев еще продолжали посещать синагогальное богослужение (в науке они получили название «иудеохристиане»), эта возможность просуществовала недолго. На рубеже I–II веков от Р. Х. в центральную синагогальную молитву «восемнадцати благословений» было введено проклятие христиан (биркат ха-миним), что сделало присутствие последних в молитвенном собрании невозможным.
Трапеза для всех
Христос неоднократно говорил и о «домашней» составляющей иудейской религиозности. Он не отвергал трех главных элементов личного благочестия — милостыни, поста и молитвы — но напоминал, что вместо пути приближения к Богу и ближнему они легко могут свестись к желанию получить похвалу от окружающих (Мф. 6, 1–18). Неоднократно возникал прямой конфликт с детализированными предписаниями, регулировавшими нормы поведения иудея. Отвержение традиционного взгляда на ритуальную чистоту (Мк. 7, 1–13) и провокационное нарушение субботы (Мк. 2, 23–28) остро ставили вопрос о соотношении аутентичной воли Божией и человеческих традиций. Ветхие мехи «преданий старцев» разрывались, не выдерживая натиска молодого вина Царства Божия.
Совершенно необычным для слушателей был призыв Христа молиться во имя Его (Ин. 14, 14), обетование Его присутствия в молитвенном собрании учеников (Мф. 18, 20), доверительное обращение к Богу как к Отцу (Мф. 6, 9, «авва» — детское обращение «папа»). Не менее поразительно воздействовали на окружающих и трапезы, на которые приглашались все: ученики и противники, фарисеи и мытари, праведники и грешники. Хотя участие «недостойных» было нарушением культовых заповедей, исключавших таких людей из сообщества «святого народа», оно стало ясным знаком начала эсхатологического пира, на который призван каждый в силу того, что он или она — сын или дочь Бога. Чудесные же насыщения многих тысяч (Мк. 6, 34–44) также ясно показывали, что за столом Царства Божия хватит места для всех.
Прощание с учениками также произошло во время домашней ритуальной трапезы — пасхальной Тайной Вечери, ставшей основополагающим моментом развития всего христианского богослужения. В ее рамках Христос основал новую богослужебную общину, призванную литургически воспоминать Его смерть и воскресение. В ней встретилось старое и новое, Ветхий и Новый Завет, неразрывно соединились воедино все три прежних богослужебных центра: жертва Тела и Крови, живое Слово Божие, трапеза собратьев по вере. Начавшееся в Сионской горнице и получившее полноту даров Святого Духа в день Пятидесятницы, христианское богослужение не отменило предшествующие ему иудейские ритуальные формы, но преобразило и развило их в свете Крестной Смерти и Воскресения Христа. Молодая христианская Церковь восполнила и наполнила культ своей ветхозаветной предшественницы принципиально новым содержанием, сделав богослужение наряду с апостольской проповедью одним из средств выражения своей веры и чаяний. В Книге Деяний христианская община описывается как «постоянно пребывавшая в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и молитвах» (Деян. 2, 42). А «домашняя церковь» (Рим. 16, 5; 1 Кор. 16, 19), т. е. дома христиан, стала тем местом, где семья братьев и сестер совместно слушала Благую весть и приносила бескровную Жертву.
До сих пор в нашем богослужении мы можем встретить многие ветхозаветные элементы: храмовые — семисвечник, престол, завеса; синагогальные — чтение Писания, проповедь, псалмы; домашние — хлеб и вино, причащение от одной Чаши. Конечно, сейчас наше чинопоследование внешне выглядит совершенно иначе, но преемство и внутренняя связь призывают нас задуматься о вопросах, которые звучали и две тысячи лет назад: для чего мы приходим в храм, становится ли разрозненная толпа богослужебной общиной, как наша молитва изменяет нашу повседневную жизнь.
