Как помочь мусульманам найти клад и остаться в живых, и почему священнику в Казахстане запрещено приходить в школу, но разрешено молиться о некрещеных – рассказывает протоиерей Александр Суворов, руководитель отдела Митрополичьего округа по связям с общественностью, ключарь Вознесенского кафедрального собора Алма-Аты.

В поисках турецкого клада

– Отец Александр, вы когда-нибудь оказывались в ситуации, из которой, на первый взгляд, не было выхода? – Да. Дело в том, что я по простоте душевной охотно соглашаюсь на разные авантюры, какие-то предложения, которые кажутся интересными. У меня был случай, когда я в 2008 году по приглашению незнакомых турок ездил в Турцию в качестве священнослужителя «искать клад». Эти самые незнакомые турки приехали к нам в Алма-Ату, пришли в епархию и сказали, что у их дедушки есть какой-то клад, который они «видят, но почему-то не могут взять», потому что клад христианский. Чтобы его взять, надо, мол, чтобы христианский священник почитал Инжил (Евангелие). В епархии спросили: «Поедешь с ними?» Я согласился, мне было интересно и с миссионерской точки зрения – почитать для них Евангелие. Но оказалось, во мне видели какого-то шамана-кладоискателя, который должен был найти им какой-то клад, неведомо где зарытый.

В итоге привезли в горы, километров 300 от Стамбула, и сказали: «Ну что, батюшка, показывай, где тут лежит клад».

Я понял, что могу обратно просто не вернуться. Священнослужитель пропал в каких-то дебрях Турции, кто бы меня нашел там? Но Господь мне дал разум, как из этой ситуации правильно и красиво выйти, поэтому мы с вами сейчас разговариваем. Я спросил, кому это в голову пришло. Мне указали на одного из группы. Попросил показать место, где он впервые «увидел» этот клад. «Копайте здесь!» – говорю. Копают они два часа, я служу водосвятный молебен, турки свечи держат. Копают еще два часа, я служу панихиду о всех греках и армянах, на месте сем убиенных, – а ведь место-то непростое, – Никомидийские горы! У меня даже фотография есть этого всего, я показывал тем, кто не поверил рассказу. На Афоне, кстати, были очень удивлены этой истории. Потом, когда вырытая яма начала напоминать воронку от авиабомбы, останавливаю копателей и говорю: «Вы ничего не найдете!» «Как же так, почему мы ничего не найдем?» – спрашивают они. Продолжаю: «Вот вы мусульмане, а намаз совершаете?» – «Нет», – отвечают. «Садаку, закят приносите?» – «Нет». – «Что же вы тут хотите найти, зачем вы меня из Казахстана тащили, за пять тысяч километров? И что, вы думаете, что Всевышний откроет сокровища тем, кто Его не почитает, не совершает добрые дела?» – строго вопрошаю и обещаю, что они ничего не найдут, пока не исправят свои жизни. Они расстроились, но отвезли меня обратно в Стамбул. А человек, который все это затеял, очень просил меня освятить ему дом, там, в Турции. Я сначала отказывался, потом сделал это. У него была больная дочка, я помазал ее маслом, потом улетел домой. Кладоискатели еще полгода меня искали, звонили, пытались заставить вновь приехать в Турцию, поскольку они, по их словам, выполнили какие-то условия, и даже пытались угрожать. А месяцев через восемь после моего путешествия мне позвонил человек, которому я освящал дом, и сказал: «Спасибо. Моя дочка выздоровела, и я вижу причину в том, что вы нас посетили, чтобы помолиться за нее. Видимо, ее здоровье и есть мое сокровище».

У нас нет задачи укреплять государственность, мы просто делаем свое дело

– Расскажите об особенностях служения православного священника в Казахстане. – Особенностей очень много. Допустим, мы спокойно служим молебны за некрещеных людей, на что получили в свое время благословение правящего архиерея. Я считаю, что это вполне нормальная ситуация, ведь речь не идет о Бескровной Жертве, потому что некрещеные люди к ней не причастны, а вот помолиться о добре, о каком-то успехе, я считаю, что в этом ничего запрещенного канонами нет. Сейчас много в России читаю о роли православия в российской государственности, духовных скрепах. У нас тут ничего подобного по понятным причинам нет. И я рад этому: мы просто занимаемся своим делом, у нас нет задачи укреплять государственность, поддерживать какими-то запретами нравственность, у нас просто назначение – рассказывать о Крестной Жертве, о Спасителе, совершать свою обычную священническую службу… – Насколько мне известно, в Казахстане принимаются законы по ограничению религиозной деятельности. – Действительно, в Казахстане все больше становится ограничений, связанных с религиозной деятельностью, но я, как живущий в этой стране, понимаю, зачем власти это делают. Здесь, особенно на западе Казахстана, сильны радикальные течения ислама и потому государство хочет обезопасить своих граждан. Да, от этих ограничений мы потерпели определенный ущерб. Несколько лет назад были закрыты все тюремные православные храмы и мечети, но нельзя ведь закон сделать выборочным – закрыть одних, а других оставить. Наши священники и сейчас могут посещать тюрьмы. Но в Казахстане категорически запрещено посещать школы священнослужителям любых вероисповеданий. То есть я просто могу приехать к своему сыну в школу как его отец, скажем, на родительское собрание, например, но прийти туда как священник не имею права. – Воскресные школы для детей разрешены? – Да, они работают при каждом храме. У нас очень хорошо развито молодежное движение. Молодежь общается между собой, участвует в семинарах и еще во многих интересных мероприятиях. Но все – при храмах. Вне храмов религиозная жизнь в Казахстане осуществляться не может. – Кто ваши прихожане? – Я служу в кафедральном соборе, и у нас есть какой-то определенный костяк прихожан, который можно назвать приходом, что составляет процентов 40 от общего количества посетителей. Ничего нового я этим не открою: кафедральные соборы и здесь, и в других местах – это не просто приход, а некая визитная карточка Церкви, «демонстрационная версия». Приходы как общины, кстати, не всегда формируются при кафедральных соборах, но у нас есть этот костяк, который можно таковым именовать. К нам ведь приходят и как в музей, и послушать церковную музыку (у нас очень хорошие хоры в Вознесенском соборе; под руководством заслуженного деятеля искусств Российской Федерации Овчинникова Олега Николаевича, есть замечательный мужской коллектив под руководством игумена Филиппа (Моисеева). В целом же в Казахстане Православная Церковь занимает особое место. Конечно, для верующих Церковь – возможность литургического общения. Но, поскольку русскоязычные люди в Казахстане все-таки в меньшинстве, Церковь для них еще и часть их идентичности, возможности личного общения с единоверцами. Мне кажется, они больше дорожат Церковью, чем россияне.

У вас Церковь – нечто само собой разумеющееся, бытовая часть жизни, а здесь – отдельный островок в другом мире…

Есть среди казахстанских православных казахи, мало, но все-таки есть. Даже – священнослужители: только в Алма-Ате их четверо.

От родителей я научился порядочности, а вере – они от меня

– Как ваша семья оказалась в Казахстане? – Мои родители оба из одного региона – это Украина, Полтава. Оказались в Казахстане в самом начале 70-х годов, по распределению из университетов. Отец сначала был пограничником, а потом работал энергетиком на разных предприятиях города, мама у меня более 30 лет работает в строительстве, в проектном университете. Могу сказать, что научился от них порядочности, а вере они научились, скорее всего, уже позднее, от меня. Как-то в детстве, в 1985 году, я нашел кошелек, в нем 210 советских рублей. Большая, просто огромная сумма, но я был честным пионером и отдал его мороженщице. До сих пор помню радостное чувство, что поступил правильно, хотя мне все знакомые говорили, что вот, ты такой-сякой, можно было взять себе, а ты отдал. А больше особо ничего не помню: начался такой период, что не до сентиментальности было – талоны, очереди за продуктами первой необходимости по три и больше часов в день. Это нас рано ввело во взрослую жизнь, остальное не имело значения. – Когда начался развал Союза, почему родители не уехали? Многие же уезжали, бросали дома, продавали задешево. – Я и не помню в семье такой мысли, что надо бы уезжать. Да, действительно, привычный мир в какой-то момент рухнул, да, выживали как могли. Я к 1991 году еще учился в школе, и каждые каникулы приходилось где-то работать. Как раз в это время я получил специальность электрика, затем – заработал аллергию на парфюмерной фабрике, где я был грузчиком. Мысли уезжать не было у родителей, не было и у меня, когда я в 1995 году поступил в Московскую духовную семинарию, учился там. Практически никто из моего поколения, кто поступал в семинарию из Казахстана, домой не вернулся. Но я хотел вернуться, хотя были хорошие предложения после семинарии отправиться в храм Московской области. Я люблю Казахстан. Люблю его горы, люблю прекрасные виды, и для меня вопрос уехать, по крайней мере на сегодняшний день, не стоит. Не знаю, как будет дальше, я не пророк, но сегодня все именно так. – Когда вы поняли, что Бог есть, узнали о православии? Из семьи? – Мои родители были светские люди, как и многие тогда, состояли в коммунистической партии, но никогда в своей семье я не слышал ничего плохого про Церковь, про веру. Мой дедушка, к которому мы часто ездили в Полтаву, рассказывал мне, что в детстве пел в церковном хоре. Кстати, дедушка стал и моим крестным в 1991 году, когда я сам, по собственной воле, решил креститься. Это был август 1991 года, я вернулся домой, в Алма-Ату, пошел в Никольский храм и затем просто начал ходить туда регулярно. Это действительно была переоценка ценностей, настоящее чудо. Наверное, было время какой-то особенной харизмы, не просто подъем после празднования тысячелетия Крещения Руси, а нечто более вдохновенное, то, что заставляло нас, пацанов, ведь я не один такой был, приходить в эти первые воскресные школы.

Мы стояли в храмах и ждали, чтобы нас что-то просили делать. Мы радовались любой работе, любой возможности помочь.

Сейчас, уже став руководителем, скажу, что заставить пономарей помыть полы в алтаре – проблема. У нас было почему-то совершенно другое отношение. Понятно, что вся помощь – бесплатна, более того, в эти крайне бедные годы мы готовы были помогать в храме целыми днями. Думаю, тут именно чудо заставляло, вело нас. Где-то в 1992–1993 году у меня в жизни было два откровения, после чего я точно знаю, что Бог есть. Но эти вещи слишком личные, и я не буду описывать их. Наверное, в жизни каждого человека есть какие-то индивидуальные знаки, предназначенные только для него. Я только одну фразу скажу: почувствовал реальное присутствие Божественной благодати. Как ни банально это звучит, но все именно так. Краткое состояние духовного счастья, полученное в молитве, которое я не могу описать. К моему стыду, даже в более зрелые годы, уже став священником, прослужив почти 19 лет, я больше таких откровений не испытывал никогда.

«Не система делает человека святым или грешным, а личная свобода и совесть»

– Когда человек только приходит в Церковь, испытывает неофитский восторг. А потом оказывается, что в Церкви – такие же люди, как и везде, со своими недостатками. У вас не было разочарований? – Мне очень рано дали почитать книгу отца Валентина Свенцицкого «Диалоги». В этой книге я нашел ответ на все сомнения: всякий грех в Церкви не есть грех Церкви, а есть грех против Церкви. В Церкви, здесь, на земле, много нестроений, и мне порой приходится видеть вещи такие, которые даже в светском учреждении считались бы низкими, недопустимыми. Причем их допускают порой церковные люди, которые находятся в алтаре. Это страшно, но никогда у меня не возникало мысли о том, что так учит Церковь или Церковь их сделала такими. Когда я поступил в Московскую семинарию, инспектором академии был архимандрит Сергий (Соколов), в будущем – епископ Новосибирский и Бердский. Он сказал нам очень важные слова: «Вот вы поступили. Через некоторое время будете говорить, даже с некоторым раздражением, что вот, “система”. Нужно помнить, что из этой системы выходили как негодяи, так и святые люди, и это было потому, что не система делает человека святым или грешным, а личная свобода и совесть каждого. Свобода есть величайший Божественный дар, который оставил Господь человеку».

У меня всегда было понимание того, что и в священстве чего-то идеального, почерпнутого из литературы XIX века, не будет.

Конечно, мы восхищались лесковскими временами, но внимательное прочтение того же Лескова давало понять: там не все было идеально, у каждой эпохи свои проблемы. Да, действительно, порой было очень трудно, порой разрывался шаблон о том, как оно должно быть и как оно на самом деле существует. Было много примеров, слыша о которых, кроме возмущения, ничего не приходило на душу. Приходилось как-то себя успокаивать, и появлялось понимание того, что надо прежде всего внимать себе и преображать мир, общество вокруг себя. Помните определение Церкви у Хомякова, что это – сообщество людей, стремящихся в своей жизни исполнить Священное Писание, именно стремящихся – это не общество достигших. Поэтому да, мы все грешные, да, хромые, да, порой косые, но все-таки церковные. У нашего нынешнего митрополита Александра есть хорошая фраза, которую он любит повторять: «Когда ты занимаешь в Церкви какую-то должность, руководствоваться надо главным: не навреди». – Расскажите, что в первые годы служения казалось особенно трудным? – В 21 год я стал дьяконом, через год – священником. Первым моим послушанием было преподавание догматического богословия, еще тогда в Алматинском духовном училище. Мне это очень нравилось, я даже пытался писать какие-то труды. Но потом у нас сменился правящий архиерей, и меня поставили ключарем кафедрального собора. Эта административная должность требовала совершенно другого послушания. Было начало нулевых годов, когда еще должность ключаря не была так известна. Мы знали одного ключаря – это был ключарь Храма Христа Спасителя отец Михаил Рязанцев.

Я спросил у одного наставника, более старшего: «Извините, а какие у меня права и обязанности?» Мне ответили: «Прав нет никаких, обязанностей очень много», – о которых мне потом и рассказали.

Действительно, здесь и связь с исполнительной властью, забота о коммунальном хозяйстве, о ремонте, о богослужении, о графике священнослужителей… Мне было тогда довольно трудно. Представьте себе, молодой священник, а в подчинении у меня оказались зрелые отцы. Надо было прилагать усилия, чтобы не стать грубым выскочкой, который использует полученную власть для реализации своего тщеславия. Приходилось учиться вникать в те или иные вопросы, где-то проявлять мягкость, где-то жесткость. В этом смысле благодарен своему тогдашнему правящему митрополиту Мефодию (Немцову), – он многому меня научил, показал, что такое административная работа. Потому и смог взяться за реставрацию Вознесенского кафедрального собора, уникальнейшего памятника, самого высокого в мире православного деревянного храма.

Иногда мне говорят: «Батюшка, вы меня обидели 5 лет назад»

– Бывает, особенно в начале пути, священник берет ответственность за важные решения в жизни прихожан, благословляет, например, жениться или нет. Вы чувствуете вину за подобные решения? – Я с самого начала боюсь делать такие вещи. В свое время я сам оказался под подобным духовным руководством, в такой системе, где было принято благословлять на женитьбу, благословлять на монашество. И я видел последствия таких браков, последствия такого монашества, и мне страшно стало от подобного. Ведь у человека есть своя голова, которую ему Господь Бог дал, и разум свой. Когда человек снимает свою голову с плеч и отдает кому-то думать, это приводит к страшным духовным и не только последствиям. Но я благодарен и этой жизненной школе. Бывает, конечно, приходят ко мне: «Ехать в Россию или нет? А дочке моей выйти замуж за этого человека или нет?» Милые мои, я не могу отвечать на такие вопросы, нельзя отвечать на такие вопросы, не должен священник этого делать. Я могу дать только непрямой совет, и то исходя из своего опыта или опыта, описанного в книгах. Допустим, спрашивает девушка, стоит ли ей выходить замуж за конкретного человека, который выпивает, я мог сказать: «Готова ли ты исправить его? Или, может быть, готова терпеть жизнь с пьющим?» Все, что-то более определенное, конкретное священник просто не имеет права говорить, он не должен брать на себя функции Бога. Да даже не Бога: Господь часто не вмешивается в эти отношения, оставляя людям свободу. Наверное, где-то была грубость, резкость в общении с прихожанами, потому что бывает такое – приходят на Прощеное воскресение некоторые люди, в основном женщины, и говорят: «Знаете, батюшка, вы меня обидели пять лет назад, я до сих пор не могу простить вам этого». Я прошу прощения, хотя даже не помню этих ситуаций, но, конечно же, они были, и я чувствую свою вину за них. Приходят совершенно разные люди. Бывают случаи, когда не можешь кому-то помочь. Как-то я и еще один священник пытались помочь двум бездомным, мы их взяли, дали им кров, дали работу, чтобы зиму хотя бы пережили, морозы. А в мае они ушли и к июлю оба умерли от пьянства где-то под заборами. До сих пор не знаю, мог ли я спасти их тогда или нет. – Вспомните самое тяжелое, с чем столкнулись во время служения? – Несколько лет назад 3 декабря было отпевание молодого парня, бойца Комитета национальной безопасности (это аналог вашего российского ФСБ), его убили во время антитеррористической операции под Алма-Атой. У гроба – двое маленьких детей лет трех-четырех, кричащих: «Папа!», молодая жена в ужасном от горя состоянии, а у тебя даже нет слов утешения, ты ничего не можешь сказать этим людям в их безудержном горе.

Леность к созиданию огорчает меня больше всего

– Несколько лет назад вы получили юридическое образование. Для чего? – Да, я получил юридическое образование в Санкт-Петербургском юридическом гуманитарном университете, который окончил с красным дипломом. Будучи председателем Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества Православной Церкви Казахстана, я постоянно сталкиваюсь с какими-то юридическими вопросами. Буквально вчера мы обсуждали новые изменения к законодательству. Так что, чтобы разбираться в тонкостях этих самых взаимоотношений, в юридическом статусе Церкви, в наших правах, – надо знать законы. Кроме того, я понял, что каждый священник помимо духовного образования просто обязан иметь светское образование, ведь он общается с людьми разного уровня. Мне высшее светское образование очень помогает, я ни разу не пожалел, что отучился шесть лет, будучи уже в сане. Причем у меня было не заочное, а вечернее отделение. Выполняя послушание ключаря собора, в течение пяти лет я три-четыре раза в неделю ездил на лекции, благо в нашем городе есть полноценный филиал этого университета, слушал, конспектировал, сдавал экзамены, еще через год – защищал диплом. Кстати, мне было приятно, когда на мою защиту дипломной работы, которая проходила, разумеется, в городе на Неве, пришел настоятель Николо-Богоявленского Морского собора Петербурга протоиерей Богдан Сойко. Мне ни разу не пришлось пожалеть о полученном образовании. Кто знает, может и не последнем. Например, сейчас особый интерес для меня представляет социология. Тоже, кстати, важная наука для священнослужителей. – От чего особенно устаете? – Бывают такие дни, когда надо очень много сделать «бумажной работы»: написать рапорт митрополиту, ответить на какие-то письма, согласовать с подрядчиками какие-то строительные смеси, и ты сидишь за столом, и перед тобой толстая папка с документами, которые надо изучить. Сидишь, сидишь, потом понимаешь: все, нет сил, голова не работает. Я унывать – не унываю, просто махну рукой и пойду спать. – На какие деньги идет реставрация Вознесенского собора? – Это полностью заслуга нашего митрополита Александра (Могилева), он нашел спонсоров, готовых поддержать реставрацию. Дело в том, что наш кафедральный собор, шедевр мирового деревянного зодчества – собственность государства, значимый памятник архитектуры республиканского значения, жемчужина Алма-Аты. Мы более десяти лет пытались получить из бюджета помощь на реставрацию, но – безрезультатно. Пришлось владыке самому искать людей, которые, слава Богу, нашлись. И, конечно, реставрация была бы невозможна без личного участия в этом деле президента страны Нурсултана Назарбаева, который практически дал «отмашку» нашим работам. Перед нами стояла непростая задача согласовывать проект реставрации в Министерстве культуры Казахстана, получить одобрение министерства. – Что вас особенно расстраивает в окружающей жизни? – Отсутствие идейных, заинтересованных людей. Нередко приходят ко мне люди и жалуются: вот человек хочет открыть фабрику по производству канцелярских товаров, а работать некому; или человек создал ферму, купил коров, а работать снова – некому. Леность к созиданию огорчает меня больше всего. Даже то, о чем мы говорили в начале беседы – тех же пономарей постоянно приходится подталкивать что-то делать. Допустим, лежит криво ковер или на нем накапан воск, десять человек десять раз могут пройти мимо, и никто этого не заметит. Мелочи, но они проявляются во всем.

Мы порой смотрим на Запад, говорим, как они живут, какие молодцы, но мы же сами строим свою жизнь, кто мешает нам быть молодцами? В горах – горы мусора, кто его туда бросил – американцы? французы? Нет, мы сами все это делаем.

Меня огорчает, что люди не думают о последствиях, что нет созидательной силы… – А с чем особенно хорошим, вдохновляющим сталкиваетесь? – Вдохновляет, когда люди, не обязательно даже верующие, делают какое-то доброе дело бескорыстно. Ко мне приходит много страждущих, есть среди них обманщики, а есть действительно нуждающиеся в помощи. Но сам я всем помочь не могу и обращаюсь, в том числе через соцсети, к другим людям. Вот как-то мама четверых детей легла в больницу, я призвал ей помочь, и одна женщина взяла и просто оплатила ей весь курс лечения и медикаменты. Это действительно вызывает радость. Знаете, я ведь тоже каюсь, вспоминая, как лет десять назад радость вызывал у меня новый смартфон. Было же, надо же эти этапы тоже проходить, а сейчас совершенно безразлично это. Смотришь – суета какая-то наивная. Может, еще через десять лет у меня тоже изменятся аксиологические ориентиры. – Чего вы больше всего боитесь? – Предательства. Речь идет даже не о семье, я очень люблю свою супругу, верю ей, она меня никогда не подводила, а предательства друзей. Я привык верить людям, а люди меня часто обманывают (понятно, что речь не о тех, кто рядом много, много лет). Речь идет не о финансовых скорее вещах, это слишком мелко, чтобы вспоминать, как кто-то тебя «кинул» на какую-то сумму. Расстройство от этого быстро проходит. Глубже остается неправота в человеческих отношениях. Лицемерия. Прежде всего в себе его боюсь. Это какая-то ненастоящая личина, вот как искусственные заменители меда. Они вроде и сладкие, но проку в них никакого. Надо всегда стараться быть тем, кем являешься на самом деле. Не нравится свой настоящий образ – исправляй его. …Был в Вознесенском соборе один пономарь, давно, еще в 2002 году, его выгнали, причем выгнали еще до того, как я стал ключарем собора. А у него в голове это все как-то наложилось, смешалось, и я стал для него самым большим врагом. Он долгое время пытался воевать со мной в интернете, писал какую-то клевету, гадости. Сначала меня это задевало, а потом правда стало жаль человека. Ведь он там где-то один сидит, пишет это все не от того, что у него хорошо на душе. Где-то нам не хватило любви… С другой стороны, не стоит переживать о ситуации, если ты ее не контролируешь. – Как любите отдыхать, чем интересуетесь? – Поскольку наша Алматинская область представляет собой совершенно уникальный природный ландшафт: тут и ледники, и пустыни с каньонами, водопады и озера, – люблю путешествовать на машине, любуясь этими красотами. Но, к сожалению, в последнее время все меньше таких возможностей. Слишком много важных и нужных дел еще предстоит совершить. Pravmir.ru