Я познакомилась с Сашей Мановцевой в гостях у друзей. Она достала тогда фотокамеру, чтобы снимать веселящихся детей. Не подозревая ни о ее профессии, ни об интересах, я осторожно стала спрашивать, чем она занимается. И шаг за шагом, с каждой новой репликой, наших точек соприкосновения становилось все больше, пока не стало казаться, что мы знаем друг друга вечность.
— Фотография — моя профессия.
— А я в «Фоме» пишу о фотографах.
— Вот это да, «Фома»! Я знаю и люблю этот журнал. У нас многие его в храме читают.
— Да вы что! А куда ходите?
— Всей семьей в Андреевский монастырь в Москве. Давно уже, вслед за отцом, который иногда по воскресеньям читает там лекции…
Оказывается, как мало нужно, чтобы человек был тебе интересен. И дело здесь не в том, что он ходит в храм или читает православный журнал, а скорее в том, что мы дышим одним воздухом, легко, с удовольствием дышим. И воздух этот — наша вера.
Тут встает вопрос, который я десятки раз задавала людям творческим: как вера — не формально-религиозное отношение к миру, а именно глубокая вера в Бога! — соотносится с тем, чем занимаешься? Каждый раз звучат разные слова, они меняются местами, произносятся в разных интонациях, но смысл их один: Всякое дыхание да хвалит Господа! (Пс 150:6).
Итак, фотографии Саши Мановцевой. Готический замок, устремленный ввысь и протыкающий шпилем рябь облаков. Здесь нарушены всякие пропорции, и кажется, что зритель может легко взбежать по лестнице прямо на самое небо. Или сосна, стоящая в арочном проеме, будто заменившая собой утраченную во времени колонну коринфского ордера. Пизанская башня, испанский дворец — картины старой Европы? Нет, сегодняшние подмосковные усадьбы. А вот — большой серый сундук с не раз взломанным замком и надписью красной краской:«Большой театр СССР». Парящие и растворяющиеся в декорациях к Баланчину неземные существа — балерины. А еще — балетные пачки: пронзительно голубые, красные, белые, висящие на вешалках, и море пуговиц. Лица людей. Их много. В каждом образе фотограф находит свой особенный свет, тональность, звучание. Эти лица — счастливые, печальные, задумчивые, открытые, наивные, уставшие — разные. Все живые и неповторимые.
Когда-то Иван Бунин написал: «Ищу я в мире сочетания прекрасного и вечного». Тема сочетания прекрасного и вечного — главная для Мановцевой. Графичные, мощные по содержанию, тонкие по исполнению, ее работы сделаны со вкусом, отчасти с иронией, без лишней восторженности, но не без вдумчивой влюбленности в свои объекты. Ее снимки отличает бережное прикосновение к действительности, исключающее всякого рода банальности. Потому вспоминаются другие слова, сказанные известным православным фотографом Георгием Колосовым: «Мир Божий совершенно чудесен, символичен и насквозь самодостаточен. Но фотография дает к нему такое прикосновение, которое не даст никакое другое искусство».
Саша Мановцева — художник, училась искусствоведению в Варшавском университете, а фотографии — в Лодзинской киношколе. «Поступление в киношколу было моим первым сознательным выбором в жизни. Я, наконец, нашла свое», — вспоминает она. Среди вступительных экзаменов был репортаж: «Обретенное счастье», над которым она долго думала, мечтая удивить всех в Польше чем-то русским. Репортаж не получался, пока Саша не оказалась в селе Красное, где над росписью восстановленного храма трудилась ее знакомая. «Настоятель, узнав, что я фотограф, попросил поснимать крест, который он установил на купол. Я снимала с колокольни, — вспоминает фотограф. — При проявке оказалось, что первый кадр безнадежно испорчен. Из левого нижнего угла ровно к кресту идет банальный любительский блик. Но, выложив остальные кадры, я увидела, что история складывается: блик от земли к кресту в небе, батюшка, забирается на купол; вот он поправляет крест; вот он у креста на фоне облаков». Как говорит Саша, репортаж удался по не зависящим от нее причинам, случайно, но именно он стал пропуском в мир фотографии.
Сегодня Мановцева — востребованный и известный фотограф. Среди ее работ, которые вылились в серьезные выставочные и книжные проекты, — «Большой театр: путешествие в Зазеркалье», «Усадьбы здесь», «Ярмарка “Коньково”»…
«Я всегда считала себя студийным фотографом, — рассказывает она. — Мое художественное и искусствоведческое образование заставляет придавать большое значение форме и свету. Поэтому я всегда снимала фактурно, часами, вымучивая каждый кадр, добиваясь того, чтобы свет упал очень точно. «Большой театр» был первым проектом, когда я со своими штативами и камерами вышла из студии и стала делать репортаж. Очень хотелось снять небанально, хотя я и отдавала себе отчет, что не смогу снять так, как умею, — говорит Саша. — В студии я занималась постановочной фотографией, а в Большом нужно было снимать жизнь. Я не люблю «выхваченный» репортаж за то, что это не очень правдиво, за его карикатурность и поверхностность. Поэтому было трудно, но я искала собственный подход к репортажу. Увидела в Большом много красоты. Впрочем, красота ради красоты мне никогда не была близка, хотелось большего. Хотелось показать дух, которым наполнено место. Показать труд, абсолютную влюбленность в театр, интеллигентность всех этих людей, их отношения и вместе с тем их же гротескность; охранников и уборщиц, кошек и репетирующий оркестр, сцену, гримерные. Я совершенно этим заболела. И надо признать, что Большой театр меня изменил. Я не просто прониклась его духом, я думать начала в фотографии, стала допускать роль случайности и снимать живые вещи». Позже для греческого журнала «К» Мановцева сняла репортаж о великом греческом режиссере Ангелопулосе. Он тогда работал в казахском городе Темиртау над фильмом о 50-х годах в СССР. И то, что поначалу было заказом, в очередной раз у Мановцевой превратилось в творческий проект.
Сорокаградусный мороз. Маленький промышленный городок, в котором сохранились кварталы сталинских времен. Все живое. Режиссер собрал весь город и платил массовке колоссальные для этих мест деньги: 20 долларов в день. Как и просили, люди пришли в своей обычной одежде: валенках, пушистых платках и телогрейках. «Получилась толпа 50-х годов на низком бюджете, — вспоминает Саша. — Я снимала три дня. И круглосуточно. Забегала в перерывах отогреть руки в ДК, где грелась и ждала своих сцен массовка: казахи, греки, индусы, русские. Выискивала тех, кто был интересен, а это, как правило, каждый второй, и снимала. Для себя».
На мой вопрос: ищет ли она образ Божий в человеке, за съемку портрета которого берется, фотограф отвечает: «Чтобы произнести такие слова всерьез, надо быть кем-то другим… Например, митрополитом Антонием. Я портреты люблю, потому что я людей люблю. Я вообще начала снимать потому, что влюбляюсь в лица, помню их потом всю жизнь. Имена забываю, фамилии путаю, даты, а лица помню. И бесконечно могу снимать людей. Каждый раз все непохожие, и все какие-то очень свои.
Когда снимаешь человека — обязательно, хоть на секунду, но возникает такое ощущение, что на этом конкретном лице сошелся свет клином. Я очень остро это чувствую по отношению к людям, портретам. И пусть многие мои герои часто не гладенькие и аккуратненькие, и уж тем более совсем не гламурные, а, наоборот, в нелепых каких-то платках, серые от копоти, с неухоженными руками, но они светятся… Самое важное, оказывается, — видеть человека в каждом».
Из серии «Усадьбы здесь». Совместно с Максимом Серегиным, 2008 г.
Из серии «Большой». 2005 г.
Из серии «Усадьбы здесь». Совместно с Максимом Серегиным, 2008 г.
Из серии «Большой». 2005 г.
Из серии «Большой». 2005 г.
Из серии «Ярмарка “Коньково”» Совместно с Максимом Серегиным, 2007–2008 г.
Репортаж со съемок Тео Ангелопулоса в Темиртау. 2007–2008 г.
Из серии «Усадьбы здесь». Совместно с Максимом Серегиным, 2008
Репортаж со съемок Тео Ангелопулоса в Темиртау. 2007–2008 г.
Из серии «Ярмарка “Коньково”» Совместно с Максимом Серегиным, 2007–2008 г.
