Это был иерарх, который жил Духовными школами. Сейчас это трудно представить, но я, будучи его секретарем, помню, как он до глубокой ночи принимал студентов и воспитанников, иногда эти приемы заканчивались
в час ночи и даже позже. Около его дверей всегда толпились студенты, кого-то он сам вызывал, у кого-то была необходимость пообщаться со своим святителем.
Первый инфаркт случился у него, когда ему было всего 45 лет, а умер он от седьмого инфаркта. Это свидетельствовало тому, что сердце его надрывалось. Помимо того, что он возглавлял Санкт-Петербургскую кафедру, он, как председатель Отдела Внешних Церковных Сношений (так называлась тогда эта организация), всегда находился на стыке церковно-государственных отношений. Он поражал современников своим поразительным умом, совершенно необычными способностями. Достаточно сказать, что он очень хорошо говорил по-английски, по-гречески и по-древнееврейски, никогда систематически не изучая этих языков. Он обладал феноменальной памятью и любил развлекаться со своими близкими тем, чтобы ему устраивали экзамен. Помню, как отец Ливерий Воронов, профессор Санкт-Петербургской духовной академии, в то время самый лучший богослов нашей Церкви, завтракая с владыкой, слегка улыбаясь, спрашивал его: «А какие святые вспоминаются, допустим, 20 ноября?» И владыка, навскидку, говорил, какие святые вспоминались в этот или в тот день – владыка называл всех. И тогда мы, пораженные его памятью, спрашивали: «Как вы можете помнить?» А он отвечал: «Когда я был молодым священником – а священником он стал в юные годы – то каждый день совершал литургию и каждый день, совершая отпуст, считал, что нужно помянуть всех святых – вот и запомнил – кто, когда и какой святой имеет праздник, имеет память».
Этот человек, обладавший совершенно незаурядными способностями, дарами от Господа, все свои силы направлял на то, чтобы защитить Церковь в то самое тяжелейшее время, когда со стороны государственной власти наносились удары. Нужно сказать, что до владыки Никодима мы имели иерархию, надломленную гонениями. Большинство из послевоенных архиереев были людьми, прошедшими через тюрьмы и лагеря, их освободили после исторической встречи Сталина с митрополитом Сергием (Старгородским), митрополитом Николаем и митрополитом Григорием, вернулись они в церковную ограду с этими страшными воспоминаниями о скорбях и муках, и потому не были готовы к конфронтации с властью. А владыка Никодим всегда говорил: «Я родился в Советском Союзе и ничем не отличаюсь от тех, кто во власти, я верю в Бога, но мы граждане одной нашей страны». И, отталкиваясь от этого основания, он защищал Церковь, как не могли ее защищать архиереи довоенного периода. Некоторым казалось, что он поступает очень рискованно, очень дерзко, но другого пути не было. С его архиерейского подвига началось выстраивание иных отношений Церкви и власти.
И сегодня, когда мы говорим об автономии Церкви от государственной власти, когда мы говорим о полной свободе Церкви, то конечно, решающими были произошедшие в стране политические изменения, но вот психологически ученики владыки Никодима уже были воспитаны в способности и готовности именно так выстраивать отношения с властью, как они выстраиваются сегодня. Это он в нас говорил, это его мудрость, его сила, его жертвенность. То, что в 47 лет он умер от седьмого инфаркта, принимая на себя все эти удары – это свидетельствовало о его исповеднической жизни.
Я благодарю Бога, что был воспитан в очень благочестивой семье и поступил в семинарию, оказавшись среди людей, окружавших митрополита Никодима. Ко мне он проявил особую отеческую любовь, достаточно рано избрав меня своим личным секретарем. Вместе с ним я работал, становясь свидетелем огромных трудов, которые он нес. Я несу в себе то, что он в меня вложил.
Он был самым сильным кандидатом, чтобы стать патриархом, но власти не хотели этого, и он действительно никогда патриархом не стал. Но в день своей собственной интронизации, восходя на патриарший престол, я мысленно восходил на него вместе с владыкой Никодимом. Я никогда об этом никому не говорил – говорю вам первым.
Помните этого великого человека – подлинного исповедника веры, титана мысли, человека, обладавшего колоссальной силой воли, про таких говорят, что они бетонные стены умеют разламывать. Он разламывал бетонную стену, которая ограждала Церковь от общества, от государства, от народа, но надорвался – в молодом и цветущем возрасте Господь призвал его к Себе.
Ему сегодня было бы 85 лет. Он бы мог еще жить, и наверное он бы жил, если бы вел другую жизнь, если бы не ломал те стены, если бы в кровь, образно выражаясь, не раздирал свои руки, свою голову. Но он шел на эти муки и страдания, ясно понимая, что другого пути нет и, может быть, делая это для достижения конкретных целей, которые нам могут показаться очень и очень простыми. Например, чтобы в этом самом храме на праздник Крещения люди могли почерпать из чана святую воду. Поставленные властями старосты перекрывали водопроводную струю, а в этом храме в очереди за святой водой стояло двенадцать тысяч человек, вы можете себе представить? Как одно целое, как монолит, они стояли на праздник Крещения, чтобы почерпнуть воду, и вдруг вода кончалась. Вы думаете, просто было заставить этих безумцев включить водопровод? Сколько сил надо было положить на это? Порой больше, чем сейчас на открытие храма или монастыря. Вот чем занимались тогда наши иерархи во главе с владыкой Никодимом. Так вот обо все это, конечно, ударялось сердце, обо все эти преграды, и он умер как исповедник Божий.
В этот год мы празднуем 85 лет со дня его рождения. Я радуюсь, что вместе со мной сегодня студенты Духовной академии – наследники тех, которых так любил владыка, с которыми он гулял по набережной Обводного канала, которых воспитывал, готовил к монашеству, готовил к сану, не жалея своих сил. И он сегодня также вместе с нами. Я прошу всех вас молиться о нем, помнить, что его труды, его подвиг жизни во многом предопределил то церковное развитие, а в каком-то смысле, наверняка, те существенные перемены, которые произошли в нашей стране.