Отец Георгий Гапон родился в 1870 г. в верующей православной семье на Полтавщине и с детства был весьма религиозен. Особенное впечатление на него оказывали жития, в частности древнерусские, его привлекали в некоторых из них апокрифические мотивы. Так, его детское воображение поразило повествование о св. Иоанне Новгородском, который на бесе летал в Иерусалим: «Я заплакал, но в то же время желал, чтобы и мне представился такой случай поймать черта», — вспоминал он в 1905 году в своих мемуарах. Эта, казалось бы, мелкая деталь — желание поймать черта — обозначает некие тайные черты характера, сформировавшиеся еще в детстве — авантюризм и желание поиграть со злом. В душу Гапона рано попала бацилла бунта, и отчасти виной тому был его отец, который враждебно относился к существующим порядкам. На всю жизнь Гапон запомнил сцену, когда при виде проезжающей мимо коляски помещика отец сказал: «Смотри, какой у него гордый вид. А ведь его коляска и все, чем он владеет, — все это досталось ему нашим трудом!» Гапон тогда схватил с земли камень и швырнул вслед проехавшей коляске… Таким был первый урок «революционной теории», усвоенный Георгием Гапоном.
Он закончил Полтавское духовное училище и поступил в Полтавскую семинарию. В ней произошло соприкосновение молодого семинариста с учением писателя Л. Н. Толстого: двое из семинарских преподавателей оказались толстовцами. Гапон толстовцем не стал, но наставления тех учителей произвели на него неизгладимое впечатление.
Как отмечает биограф Гапона Д. Сверчков, Гапон «под влиянием толстовца Фейермана продолжал открыто порицать лицемерие служителей церкви. За это он был лишен стипендии и стал добывать средства к жизни, давая уроки в богатых домах». Увлечение учением Л. Н. Толстого оставило след в развитии мировоззрения Гапона, оно подготавливало его к будущему разрыву с Православной Церковью, которую Толстой обвинял в лицемерии.
Небезосновательно граф Толстой был назван «зеркалом русской революции», поскольку его религиозное учение, положив начало сектантскому движению «толстовцев», способствовало подрыву авторитета Православной Церкви в российском обществе и подготавливало почву для построения богоборческого режима. Поэтому в духовно-нравственной эволюции Гапона посеянное Фейерманом толстовство является далеко не случайным эпизодом.
Гапон после окончания семинарии женится и принимает сан, получает место кладбищенского священника. При кладбищенской церкви он учреждает братство для бедных и разворачивает активную социальную деятельность.
Вскоре он овдовел и покинул Полтаву, а в 1899 г. поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. Викарный епископ Вениамин приглашает его участвовать в миссии для рабочих, созданной при церкви на Боровой улице. Работа в миссии дала ему возможность определиться со своим мировоззрением в области социального служения. Он пришел к выводам, диаметрально противоположным тем, которые в свое время сделал о. Иоанн Кронштадтский, а именно: примат внешнего делания над духовным и необходимость вначале накормить рабочего, а затем уже требовать от него духовной жизни. В этом, конечно, сказался материалистический соблазн социализма — дьяволово искушение «сделать хлебы из камней», о котором так хорошо писал Ф.М. Достоевский в «Бесах», «Братьях Карамазовых», «Дневнике писателя». Трагедия состояла в том, что если Достоевский обличал недоучившихся семинаристов, мирян, то теперь подобной материалистической идеологией проникались священнослужители.
В 1899-1901 годах о. Георгий Гапон становится известным петербургским проповедником благодаря своему недюжинному таланту проповедника, яркой, обаятельной личности и своеобразному «демократизму». Он становится своим человеком в рабочих кварталах, его знают и любят. При этом его деятельность быстро политизируется, и в этом он представляет резкий контраст св. Иоанну Кронштадтскому, который при всем своем всероссийском значении и огромной общественной деятельности принципиально уходил от всякой политики.
Позже в эмиграции произошло знакомство Гапона с известным террористом Борисом Савинковым, который вспоминал: «Мне приходилось не раз слышать Бебеля, Жореса, Себастьяна Фора. Никогда и никто из них на моих глазах не овладевал так слушателями, как Гапон, и не на рабочей сходке, где говорить несравненно легче, а в маленькой комнате на немногочисленном совещании, произнося речь, состоящую почти только из одних угроз. У него был истинный ораторский талант, и, слушая его исполненные гнева слова, я понял, чем этот человек завоевал и подчинил себе массы».
Так, в 1902 г. о. Георгия уволили из прихода, где он служил, за вступление в гражданский брак с одной из воспитанниц (впрочем, свое неблаговидное увольнение Гапон сумел отставить как гонение…). Еще когда Гапон учился на втором курсе академии, ему предложили место главного священника во втором приюте Синего Креста — отделении Общества попечения о бедных и больных детях. Но вскоре Гапон оказался замешанным в скандале, заставившим его покинуть приют. «Вдруг матери девочек, воспитанниц этого приюта, стали усиленно брать своих детей из него…, — пишет биограф Гапона, — было проведено расследование. Оказалось, что Гапон так «своеобразно» держал себя с воспитанницами старших классов, что пребывание их в этом приюте становилось положительно неудобным». Когда об этой истории узнал викарный епископ Иннокентий, он тотчас исключил Гапона из Духовной академии и запретил ему служить. Но вернувшийся митрополит Антоний (Вадковский) восстановил Гапона и в служении, и в академии. Следует отметить, что митрополит Антоний был принципиальным человеком и без серьезного давления извне он вряд ли стал идти на такой сомнительный поступок. Возможно, давление последовало из Охранного отделения.
Священник Георгий Гапон летом 1903 г. заканчивает академию и, отказавшись от места преподавателя в провинциальной семинарии, отдается рабочей деятельности. В ноябре 1903 г. создается «Собрание русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга». Рост его членов был стремительным: вначале 30 членов, затем 170, потом 750, а затем тысячу двести которые впоследствии увлекли сто пятьдесят тысяч рабочих Санкт-Петербурга в авантюру «Кровавого Воскресенья».
Отношение о. Гапона к власти оставалось прагматическим и беспринципным, понимание власти как служения народу было Гапону недоступно. О его отношении прекрасно говорит Симбирский: «Получалась такая психология: сидит Гапон у всесильного и грозного министра фон Плеве, беседует с ним, и министру кажется, что пред ним преданнейший слуга режима, который за деньги готов служить ему до конца дней своих. Гапон оставляет министра в этом блаженном неведении, ибо ему нужно сделать дело через этого министра и ему глубоко безразлично, что в данную минуту министр о нем думает. Важно, чтобы он сделал то, что нужно Гапону и рабочим в настоящее время». Впрочем, по-видимому, не более искренно он относился и к революционерам, судя по всему, его эсеровские друзья были для него такими же пешками в его личной игре, а революционные «спонсоры» такими же «дойными коровами», как и власти предержащие. Гапон считал себя харизматиком, стоящим над ними. Он использовал тех и других, тщеславно считая себя умнее и сильнее. Грубо эгоистическая мотивация в его деятельности отсутствовала: деньги он тратил не на себя, а на рабочих, точнее — на рабочее движение, и все-таки в отношении ряда людей у Гапона отчетливо проявлялось явно нехристианская установка, прекрасно выраженная А. С. Пушкиным:
«Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно».
Как же следует оценить деятельность Гапона? Помимо прямой и непосредственной ответственности за пролитую кровь (130 убитых, столько же серьезно раненых), Гапон также ответственен за растление народного духа: он не только способствовал расстрелу веры в доброго царя, на которой много держалось в русской жизни, он нанес тяжелейший удар по народной совести и нравственности. После расстрела 9 января рабочие плевали на портреты царя и святые иконы, при этом наиболее усердствовали те, кто пред иконами зажигал лампадки. Страшно, что это убийство народной веры спровоцировал священник.
Чтец Сергей Шкурко
