Меня просили рассказать о владыке Михаиле как епархиальном архиерее. Не уверен, что для этого избран лучший докладчик. Я могу рассказать только о последних годах служения владыки в качестве епархиального архиерея. К сожалению, только четыре года прослужил я под его началом, с момента рукоположения в Вологодском кафедральном соборе Рождества Богородицы в 1989 году до 1993 года, когда владыка Михаил ушел на покой.
Владыка Михаил был незаурядной смелости архиерей, который очень твердо и, вместе с тем, с необходимой изобретательностью и гибкостью отстаивал интересы Русской Церкви, ее достоинство против всех на нее недружественных посягательств. Как отметил Святейший Патриарх Кирилл в своем приветствии, за время управления епархией владыкой Михаилом не был закрыт ни один храм, несмотря на все давление и все усилия, к этому предпринимавшиеся.
Конечно, я знал владыку в то время, когда такого давления уже не было, когда храмы, наоборот, начали бурно открываться. Мое появление в Вологодской епархии совпало по времени с ростом количества приходов, которое за последние годы правления владыки увеличилось втрое – с 17-ти до 48-ми к тому моменту, когда он кафедру оставлял.
А вот в Астраханской епархии владыке приходилось проявлять и необыкновенное мужество, и изобретательность в планах действий, направленных на сохранение храмов, которым угрожало закрытие.
Владыка Михаил был смелым архиереем и в том отношении, что он рукополагал не раз в священный сан и принимал в клир своей епархии людей неудобных с точки зрения атеистических властей того времени. С этим для него были связаны дополнительные испытания и переживания, но он на них шел.
При этом владыка никогда не занимался ненужной бравадой, он отнюдь не был человеком, который упивался собственной смелостью. Он с большой скорбью воспринимал, когда из-за необдуманных действий некоторых не по разуму верующих и клириков интересы Церкви терпели урон.
Средства для достижения целей владыка Михаил избирал разнообразные. Помню его с особенным, грустным и, вместе с тем, очень решительным выражением лица, когда он направляется к уполномоченному Совета по делам религии по Вологодской области, в «штатском» костюме с галстуком (как в то время полагалось при явке к государственному чиновнику) и с шахматной доской под мышкой. Такие спортивные состязания нередко заканчивались в результате тем, что уполномоченный соглашался, по крайней мере, смотреть сквозь пальцы на принимаемые решения, которые были в интересах Церкви, но не воспринимались советским государством как соответствующие его целям и задачам. Как уж владыка этого достигал – демонстрацией ли интеллектуальной мощи человека Церкви, или, наоборот, искусством играть в поддавки, – мне это доподлинно не известно.
В известном отчете заместителя председателя Совета по делам религий при Совете Министров СССР В. Фурова в ЦК КПСС, написанном в 1976 году, архиепископ Михаил был отнесен к немногочисленной в этом документе категории нелояльных архиереев, которые всячески изыскивают пути, как обойти законодательство о культах. В одном из отчетов уполномоченного Совета по Астраханской области говорится: епископ Михаил дошел до такого немыслимого вольнодумства, что высказывал даже мысли, будто следовало бы изменить Конституцию и предоставить Церкви, наравне с другими общественными организациями, право выдвижения кандидатов в депутаты.
Владыка Михаил был архиерей до мозга костей, с очень высоким представлением о достоинстве архиерейского сана. На одном из популярных интернет-сайтов я вчера прочел опубликованную к столетию владыки статью под заголовком «Епископ-интеллигент». Я думаю, по формации владыка был, скорее, не столько русский интеллигент, сколько русский барин. Он был настоящий князь Церкви, военачальник воинства Христова. Причем он был таким в любом обличии. Ему не мешала заплатанная ряса, и в поношенном пиджаке с галстуком он выглядел так же величественно, как и в богослужебном облачении.
Владыка Михаил властно управлял епархией. В этом отношении его распоряжения могли быть для кого-то из клира и печальными, болезненными, тяжелыми даже. Но он всегда исходил из интересов Церкви. И всегда стремился обосновать принимаемые им решения. Редкий указ о назначениях и перемещениях по епархии был лишен «обосновательной» части, – даже тогда, когда причины перевода клириков были неудобь сказуемыми в официальном документе. Например, один диакон имел склонность первые годы на новом приходе жить трезво, а потом как-то оставлять этот обычай… Владыка его периодически переводил, а в соответствующем указе писал: «С целью обогащения опытом церковного служения в разнообразных условиях диакон имярек переводится из города N в город M».
Владыка вообще любил свои действия обосновывать словом Божиим. Когда принимаемые им решения прямо вытекали из Священного Писания, это доставляло ему особое удовлетворение. Тогда соответствующие формулировки непременно попадали и в указы, которые он писал или диктовал лично сам, как и многочисленные циркулярные послания духовенству епархии.
Владыка, поскольку сам был в свое время семейным человеком, хорошо понимал людей семейных, относился с большим вниманием к женам духовенства своей епархии, всегда приглашал их на все официальные – пасхальные и прочие – приемы. Владыка имел добрый обычай: в день рукоположения ставленника он непременно приглашал его с супругой к себе домой на обед. Считая очень важными для священнослужителя гармонические отношения в семье и помня о том, что многие из ставленников – это люди, сравнительно недавно вступившие в брак, владыка был категорически против обычая непрерывного служения Божественной литургии новорукоположенным священником в течение сорока дней после его рукоположения. Владыка объяснял, что, по его опыту, такая практика неполезна для мирных и гармоничных отношений в семье молодого пастыря. Это был мудрый подход.
У владыки было особенное понимание своего архиерейского положения, которое я хотел бы проиллюстрировать одним примером. Я впервые приехал в Вологду в 1988 году. Вечером мне назначено было придти к владыке домой. Он спросил у меня: «Вы что-то успели посмотреть в нашем городе за это время?» Я ответил, что да, конечно, был и в музее, и в соборе Софийском, и что там фрески замечательные. Владыка вдруг мне сухо говорит: «Не знаю, не видал». Меня ответ поразил. Владыка был человек очень культурный, и трудно было представить себе, чтобы он столько лет прожил в Вологде и не видел фресок Софийского собора. Я сказал: «Владыка, да неужели вы там не были?» Он еще более сухо мне ответил: «А как, по вашему мнению, я туда должен придти? Как турист? Я архиерей, и это мой кафедральный собор. Даже если с их точки зрения это музей. Я туда войду тогда, когда меня там будут встречать с дикирием и трикирием, и петь “Исполла эти, дэспота!”» Я подумал тогда, что едва ли владыка когда-нибудь побывает в этом соборе. Однако прошло пять лет, и одно из последних своих богослужений в пределах оставляемой им Вологодской епархии, пасхальную вечерню, владыка совершил как раз в Софийском соборе. То было первое богослужение в этом храме, который теперь снова является кафедрой вологодских архиереев.
При этом ярко выраженном представлении о достоинстве архиерейского сана, владыка не избегал даже публично попросить прощения, если чувствовал, что был неправ. Один молодой клирик, недавно рукоположенный в священный сан, получил от владыки частное послание, в котором был воспроизведен поступивший на него донос. Это были еще советские годы. Письмо завершалось требованием архиерея изменить поведение, чтобы не нанести ущерба Церкви. Юный пастырь написал своему архиерею недопустимо дерзкое письмо, в котором сообщал, что находит в его образе действий расхождение с каноническим правом и даже словом Божиим, которое повелевает обвинения на пресвитера не иначе принимать, как при двух или трех свидетелях (1 Тим. 5, 19). Колени у священника дрожали, когда его вызвали через некоторое время на архиерейское богослужение в кафедральном соборе. Там архиерей публично сказал ему: «Спасибо вам за ваше письмо. Что в нем написано – правда». А потом нашел способ разъяснить ему, что хотел его предостеречь от ошибок, которые могли ему грозить многими неприятностями.
Владыка Михаил был архиереем-бессребренником. Он по прибытии в Вологодскую епархию, при первом же посещении им прихода, объявил, что никаких конвертиков впредь не будет. Я лично помню, как при посещении владыкой сельского прихода, где я тогда служил, он мне очень серьезно и решительно сказал: «Никаких приношений, никаких конвертов никому не полагается! Если узнаю, буду наказывать». Потом он задумался и сказал: «Кроме одного исключения. Поскольку мой водитель не вполне сможет воспользоваться вашим гостеприимством, бутылку водки положите ему в багажник». Потом еще задумался и добавил: «Я бы взял у вас кулек пирожков – вкусные!»
Последние годы жизни владыки по оставлении им епархии были во многих отношениях трудными. Когда-то здесь, в Академии, когда я под руку провожал совсем уже слепого владыку в раздевалку, он мне вдруг сказал: «Как печальна участь “напокойного” архиерея! Ведь за годы архиерейской жизни образуется почти физиологическая привычка властвовать. И вдруг оказывается, что – совершенно некем!»
У владыки Михаила был систематический склад ума. При отсутствии таких возможностей живой архиерейской деятельности, какие сейчас существуют (в советские годы они были очень ограничены), он старался использовать любой случай. Например, написание разнообразных посланий и циркуляров для духовенства епархии. Многие из них очень интересны и отличаются глубиной и практической ценностью. Во всяком случае, получив циркуляр «О порядке встречи, пребывания и проводов правящего архиерея при посещении им приходов епархии» и внимательно прочитав сей документ, вы могли быть спокойны. Там было предусмотрено все – от момента появления машины архиерея на горизонте до того времени, когда она за горизонтом вновь скроется, вплоть до устройства трапезы после богослужения и порядка тостов за нею. Надо сказать, что застольные обычаи в Вологодской епархии отличались от тех, которые обычно во всех епархиях Русской Православной Церкви можно замечать. Обыкновенно, сколько бы тостов не произносилось в присутствии архиерея, все они заключают в себе разнообразные похвалы достоинствам правящего архипастыря. Деятельность архипастыря многогранна, поэтому тостов можно сказать много. Все сказанное, вероятно, является правдой, но многая лета поют лишь одному человеку. В Вологодской епархии при владыке Михаиле после уже произнесенного тоста за архиерея снова поднимать бокал за него же было бы вполне mauvais tone. И предметы произносившихся речей, и адресаты здравиц были самые разнообразные. Мало-помалу, если времени было достаточно, доходили до последних из присутствующих.
У владыки Михаила было, при всем его очень акцентированном архиерействе, уважительное и внимательное отношение к подведомственному духовенству. Он, в общем, старался поддерживать людей. Был очень терпелив в отношении многих клириков, в том числе и не вполне исправных, всячески стараясь им помочь. У него было отношение к клирикам, как к «сопресвитерам». Это отношение имело и литургические выражения. В частности, оно проявлялось в его стремлении поощрять проповедническое слово. Возможности для проповеди тогда были невелики. Владыка старался использовать каждую из них. Пасхальные крестные ходы в Вологодской епархии, совершавшиеся каждый воскресный день до отдания Пасхи, имели особенность: при каждой из остановок не только возглашались обыкновенные молитвословия, сопровождавшиеся восклицаниями «Христос воскресе!», но требовалось сказать и предельно лапидарную проповедь. Пример давал сам владыка, и того же ожидал от духовенства, которое ему сослужило. У него было в обычае, что окропление святой водою после него совершали и сослужившие ему клирики. И, получив в руки крест и кропило, ты знал, что надо что-то сказать. Это своеобразное состязание в жанре мини-проповеди в двух или трех предложениях было хорошим опытом, учитывая, как мало было возможности проповедовать на улице в то советское время.
Владыка Михаил был выдающийся проповедник. Его проповеди были всегда логически безупречно выстроены; его речь была очень чистой, строгой и упорядоченной, несколько суховатой. Никакой елейности или чрезмерной эмоциональности владыка в проповедях никогда не допускал. Но он говорил с предельной убежденностью о том, что составляло смысл и суть его жизни. И, в общем, проповедь его была всегда об одном – о Христе, о спасении и о радости жить с Богом. Это была захватывающая проповедь, очень разная в зависимости от условий и от аудитории. Я одно время служил в сельском приходе и испытывал трудность: в городе мне проповедовать было намного легче, а тут – не было ощущения обратной связи. Приехал владыка служить, сказал замечательную проповедь, предельно простую, так что каждая бабушка отлично поняла, что он хотел сказать. Не такого рода проповедь, как он говаривал иногда в кафедральном соборе, но – о том же самом.
Владыка Михаил был человеком молитвы. Совершая богослужение, он действительно молился. Его захватывала не сама по себе стихия богослужения, его эстетика (притом, что он был человеком очень эстетически развитым и глубоко музыкальным), – для владыки в центре была устремленность к Богу. Он с такой отдачей всего своего существа стоял перед престолом Божиим, с такой глубокой убежденностью веры произносил слова молитв – а он всегда произносил вслух слова анафоры и вообще большинства молитв литургии, – что нельзя было усомниться: в этом диалоге с Богом была вся его жизнь.
Он также старался все сделать для того, чтобы богослужение было как можно более доходчивым, чтобы постараться донести его глубочайшее содержание до слуха и сознания каждого человека, перешагнувшего порог храма. Это включало, в частности, чтение Священного Писания на русском языке по Синодальному переводу и замену некоторых наиболее непонятных или неправильно понимаемых церковнославянских слов на их синонимы.
Владыка Михаил был очень необычный архиерей Русской Церкви. Он был свидетелем ее трудной и замечательной эпохи. Он был человек невероятного личного обаяния, очень интересный собеседник. Блаженны те, кто имел счастье знать его лично.
Вечная ему память!
Доклад протоиерея Николая Балашова на конференции, посвященной 100-летию архиепископа Михаила (Мудьюгина). 12 мая 2012 года.
