«Теперь он знал, что в конечном счете важно только одно – быть святым». (Грэм Грин, “Сила и слава”)
– Можешь потом написать, что мы ехали сюда почти тем же путем, которым на полигон привозили приговоренных к расстрелу. Или уже только их трупы, — не отрываясь от дороги говорит отец Вячеслав.
Нам с фотографом и студентом из Пакистана не хватило мест в автобусе, поэтому мы едем в Левашово на машине духовника Академии — отца Вячеслава Харинова. Он много раз предлагал организовать для семинаристов экскурсию на расстрельный полигон, и вот, наконец, получилось.
Наш водитель сказал, что на панихиду скорее всего приедут еще несколько священников со своими прихожанами. Наверное под влиянием того места, куда мы ехали, мне вспомнилось, как город в 1918 году отреагировал на убийство священномученика Петра Скипетрова. Тогда со всех храмов пошли крестные ходы, соединившиеся воедино у Александро-Невской лавры. Мы сейчас чем-то напоминали одни из таких тонких человеческих ручейков, который впадет в значительное озеро уже у ворот «Лесного квартала №28», как в советских документах секретно называли расстрельный полигон в Левашово.
У входа на мемориальное кладбище висит колокол. Все посетители проходят под ним и делают удар. Пятьдесят человек поочередно совершили этот ритуал. И когда ты стоишь в этой цепочке, постепенно приближаясь к колоколу, который с каждым ударом звучит для тебя все ближе и сильнее, это становится единственной возможностью хоть как-то представить методичный конвейер истребления, и каждый удар колокола — новый выстрел и новая прерванная жизнь — череда кровавых жертвоприношений Молоху тоталитаризма. И этому демону было без разницы, кто ты — вдоль заснеженной лесной тропинки каждый может увидеть общие мемориалы православным, католикам, баптистам, адвентистам, евреям, ассирийцам, белорусам, итальянцам, литовцам, новгородцам, вологодцам, псковичам, полякам, украинцам, латышам, финнам, эстонцам, немцам… А между ними взгляд то и дело выхватывает кресты, фотографии, или просто таблички с именами, прибитые к деревьям. Каждое дерево как отдельный человек, а то и несколько. Каждое дерево. В лесу.
Семинаристы вперемешку с прихожанами нескольких храмов выстраивались полукругом перед мемориальным камнем с большим православным крестом.
– Поющие, пожалуйста, сюда! — в людской дуге снова начинается активное движение. Перейти на другое место — это возможность согреться: за городом оказалось холоднее, чем в Петербурге. Не все даже снимают шапки — и без того озноб порой проносится по груди и замирает в зубах после их стука друг о друга.
Целый ворох траурных ленточек свисает на веревке, подвешенной между двумя деревьями. Почему-то они напоминают белье, которое сушится дома на похожей растяжке. Вот только это сравнение не опошляет траура. Оно отдает простотой быта — мы как будто пришли домой, к своим. К сорока семи тысячам своих.
– Благословен Бог наш… — певчие подхватили возглас священника ответом «Аминь», и началась панихида.
Обратно мы возвращались уже вдвоем с тем студентом из Пакистана — Исааком. Мы много о чем говорили, но под конец он стал рассказывать, как живут христиане в его стране с подавляющим исламским населением.
— Как-то мы с друзьями зашли в кафе выпить чаю. Нам сказали, что мы христиане, поэтому у них нет для нас чашек, и нам пришлось уйти. И таких бытовых моментов очень много. Но есть и более страшное. Если кому-то очень сильно не нравится христианин, то его могут обвинить в богохульстве, а по закону за это полагается смертная казнь. За несколько последних лет было два таких случая. Одной обвиненной была беременная женщина. Ее сожгли заживо.
Читателя, конечно, поразит такая варварская жестокость. Но все же это одна смертная казнь за несколько лет. А в Левашово лежит не меньше 47 000 расстрелянных. И это лишь один полигон.
Текст подготовил студент 3 курса бакалавриата чтец Владислав Капитонов
