«Жизнь – штука непредсказуемая», – вздыхал Петров, направляясь по обледенелой дороге к старой панельной пятиэтажке. Шел он не своим обычным легким, пружинистым шагом молодого человека, трижды в неделю отдающего дань тренажерам и плаванию, а вышагивал осторожно, держался ближе к краю дорожки, где не так скользко. А все почему? Да потому, что на руках у него сидел ребенок – совершенно чужой и непонятный ребенок – и внимательными карими глазками-бусинками пристально смотрел на Петрова.

К своим тридцати Петров никогда не держал на руках младенца: как ни просил в детстве, его мама так и не смогла купить ему братика или сестричку. Правда, он быстро перестал просить: рано смекнул, что его мама – мать-одиночка, и ей трудно растить даже одного мальчишку. Жениться Петров тоже не спешил, хотя девушка у него была, да ещё какая – красавица и умница. И вот вместо того, чтобы спешить на встречу с Лерой, он тащился по незнакомой улице в незнакомый дом, да ещё и с чужим ребенком на руках.

Кроха мог закатить истерику в любую минуту – пожалуй, сам Петров, будь он младенцем, точно бы закатил, если бы его внезапно куда-то поволок неизвестный ему верзила. Да и внешность у верзилы была мало подходящая для утешения младенцев. Почти двухметровый рост, плюс 95 кило чистого веса, плюс сломанный нос (память о боксе) вкупе с бритым черепом вряд ли могли навеять бедному крохе образы игривого Карлсона или веселой Мэри Поппинс. Скорее, Терминатора.

Однако ребенок оказался настоящим камикадзе: глянул на Петрова пристально глазками-бусинками, покумекал там чего-то своими младенческими мозгами – и за шею обнял. Неожиданно.

А ведь в начале дня ничего не предвещало подобного поворота событий.

С утра запершило в горле, отлежаться бы денек, глядишь, и не разболелся бы, но лежать было некогда: на работе, как всегда в конце месяца, – аврал. Ещё машина сломалась, и пришлось ехать на метро. Петров любил свою работу, и зарплата у него была вполне достойная, но эти бесконечные авралы… Да, трудиться начальником отдела продаж в такой большой компании – совсем непросто.

К обеду случилась новая напасть: зуб разболелся. Обедать не стал – аппетита ноль, отпросился с работы, сходил к зубному. От врача шел еле живой: горло болит, вся челюсть ломит – хуже не придумаешь. Самочувствие мерзопакостное, настроение под стать. Решил зайти в магазин, кофе кончился – у входа стоит побирушка. Жутко худая, балахон непонятного цвета висит как на вешалке, шапка спортивная, как колпак, на самый нос съезжает – в общем, одета в стиле «сами мы не местные, поможите, кто чем может». На руках ребенок маленький.

Вот это больше всего раздражало Петрова: когда детей используют в своем нищенском ремесле. Обычно он был человеком спокойным, но тут сорвался – рявкнул на эту тетку. Мало того, что народ обманывает, так ещё над несчастным ребенком издевается.

А она, к его изумлению, ни словечка не ответила. Шапку свою на глаза совсем надвинула – и ни гу-гу. Может, не совсем ещё совесть пропила… Купил кофе, вышел – её уже и след простыл. Дул резкий северный ветер, мела поземка, редкие прохожие спешили домой. Челюсть ныла – отходила от наркоза, горло болело, и он мечтал об одном: добраться до дома, а там какой-нибудь анальгетик – и на диван под плед.

Внезапно заметил: на мосту фигурка одинокая белеет. Пригляделся: та самая побирушка с ребенком. Картина называется: ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Стоит эта тетушка и вниз смотрит этак прицельно. Петров решил сначала не обращать внимания: её жизнь – и пускай она с этой жизнью делает, что хочет. Прошел мимо, потом остановился, вернулся. Ребенок-то тут причем?! В общем, плакал диван с пледом.

Призвал на помощь все свои недюжинные способности по убеждению – убедил тетушку, что проводит до дома. Молча покивала, колпак на носу, и пошла, аки овца на заклание. Плелась так медленно, что Петрову пришлось самому взять у неё ребенка.

Присмотрелся: ребенок, в отличие от матери, одет тепло, комбинезон хороший, видно, что качественный. Может, не её ребенок?! Петров шел и изо всех сил старался не дышать на малютку – все же у него болело горло, как бы не заразить. Впрочем, вряд ли это дитя на мосту ждала более приятная перспектива…

Проводил тетушку до квартиры, заходить не стал. Она, конечно, может в любой момент на этот самый мост вернуться, но, по крайней мере, пусть самоубивается не в его присутствии… Ушел быстро, с надеждой никогда в жизни больше не увидеть ни тетушку, ни чадо.

Вечером выпил пару таблеток, съел ложку меда, добрался наконец до теплого пледа. С утра почувствовал себя гораздо лучше. На работе продажи шли прекрасно, шеф выписал премию. Правда, закапризничала Лера: обиделась, что не смог с ней вчера встретиться. Уехала с подругами на какую-то модную выставку на своей новой машине – папином подарке. Ладно.

Никаких заморочек у них с Леркой не было – необременительные, приятные отношения

У Петрова все равно челюсть ещё ныла и горло не прошло – не до свиданий. Вот поправится – тогда… Ему всегда было приятно идти с Лерой по улице, заходить в ресторан – встречные мужчины оборачивались и смотрели его девушке вслед. И никаких занудств, никаких заморочек у них с Леркой не было – необременительные такие, приятные отношения…

Машину забрал из ремонта, и вчерашний поход по ледяному городу казался уже кошмарным сном. Вечером Петров сидел в своем удобном кресле, в своей уютной холостяцкой квартире, и предвкушал прекрасный вечер. Давно собирался прочитать «Обитель» Прилепина. Открыл толстый томик – а перед глазами побирушка со своим несчастным младенцем. Петров хмыкнул, отложил книгу, включил триллер. Но жалкая тетушка в колпаке и карие глазки-бусинки её чада не выходили из головы. Прямо блеяние ягнят, как в старом фильме!

Петров отправился на кухню: бутылка хорошего пива и бутерброд с колбасой – лучшее средство от навязчивых помыслов. Но дорогая, во рту тающая колбаса не помогла – кусок, как говорится, в горло не полез. Там у этой горе-мамаши и поесть ведь, наверное, нечего ни самой, ни ребенку. В общем, оделся, пошел в магазин, купил продуктов: молока, творогу, сыра, колбасы, яблок, питания детского полную корзину. Пошел к побирушке.

Дверь открыла – думал: перепутал квартиры. И не тётушка она совсем – девчонка молоденькая. Да, без своего шутовского колпака и пальто помоечного она выглядела гораздо лучше. Протянул сумки – застеснялась, стала отказываться. Ну, для Петрова это не было проблемой, он умел убеждать. Опыт начальника отдела продаж – это, я вам скажу, не фунт изюму. Уговорил.

Было ясно, что продукты пришлись кстати. Младенец оказался девочкой – худенькая, маленькая, примерно годика полтора. Одета чистенько, глазенки умные, ушки большие, лопоухие такие. Смешная девочка… Имя Петров спрашивать не стал ни у самой, ни дочки – зачем они ему?! Всё! Мавр сделал свое дело, мавр может быть свободен! Ягнята замолчали.

Дни летели. В воскресенье Петров сходил с Лерой в театр, спектакль оказался так себе. Потом они, как обычно, поехали к нему домой, вечер прошел нормально. Петрову думалось: хорошо, что он с Лерой. Никаких тебе африканских страстей – приятные отношения двух свободных людей. Правда, в последнее время они почти не разговаривали – вроде и говорить не о чем. А так – Лерка была идеальным вариантом.

Ночевать она, как обычно, не осталась. Проводил, хотел лечь – и снова начал думать об этой побирушке с её лопоухим ребенком. Ну, закупленных продуктов на несколько дней им точно хватит, значит, они там не голодные…

На следующий день Петров неожиданно для себя сразу после работы снова отправился в старую пятиэтажку. Купил ещё продуктов. Зачем-то купил оранжевого зайца, мягкого такого. Сам непонятно чему обрадовался, когда лопоухая доверчиво взяла этого зайца, прижала к груди, улыбнулась. Такая кроха, а уже что-то понимает…

Узнал имена. Кроху зовут Анечкой. Анютка. И ей уже три года, просто она маленькая ростиком. Побирушку зовут Настей. Светловолосая, тоненькая, глазищи большие. Сирота, наверное… Больше Петров ничего спрашивать не стал – не хотел лезть в чужие дела. Зачем ему это?!

С этого дня жизнь Петрова как-то странно разделилась на две половины. В одной половине он ходил на работу, водил Леру в ресторан и прочие увеселительные заведения, в другой – ездил к Насте с Анюткой. Прямо раздвоение личности. Доктор Джекилл и мистер Хайд. За ужином с Лерой Петров думал о том, что нужно купить его подопечным. И думать об этом ему было приятно. Ведь, кроме продуктов и зайца, им нужно много чего: одежду, например, лекарства… У них в квартире чистенько так, уютно, но очень бедно.

Потом Петров сделал для себя открытие: оказалось, с девушками вполне можно разговаривать, и это даже интересно. Они пили с Настей чай, и ему было приятно с ней общаться, нравилось, как она рассказывает – тихо, неспешно. Нравилась её интонация, чувство собеседника. Узнал, что она, как и он сам, росла без отца. В отличие от Петрова, она росла ещё и без матери: маму сбила машина, когда Настя пошла в первый класс. Воспитывала девочку бабушка. Правда, у бабули диагностировали рак пищевода, ещё когда жива была Настина мама, и врачи не давали старушке и двух лет жизни.

Но она оказалась стойким оловянным солдатиком. Объявила раку: «Ты как хочешь, а мне сейчас помирать нельзя». И прожила ещё десять лет. Последние месяцы совсем не могла принимать пищу, лишь несколько глотков молока или бульона. Ещё бабушка, по словам Насти, была глубоко верующим человеком. Воду святую все пила, причащалась часто – и это её поддерживало.

В школе Настя хорошо училась и мечтала о медицине. Но, оставшись без поддержки, смогла окончить только медучилище и работала медсестрой.

Оказалось также, что она была замужем. Петров подумал, что, наверное, ей было очень одиноко, вот и вышла замуж, – девушки ведь так нуждаются в опоре и поддержке. Правда, замужество длилось только до рождения Анютки. Настя тяжело переболела, и младенец родился сильно недоношенным – при рождении весил всего 700 грамм. При такой недоношенности не все органы успели развиться: родилась девочка с неразвитыми почками и легкими, слепая и глухая…

Муж Насти после рождения Анютки сказал: «Зачем нам больной ребенок? Мучиться с ним?!». А когда жена отказалась оставить дочку в роддоме – ушел, позднее подал на развод. Алименты платить должен, но не платит, и где проживает – неизвестно. Сейчас у Анютки почти все в норме. Правда, она по-прежнему глухая, и в садик её пока не берут, но врачи говорят, есть надежда… Нужны деньги. Настя подрабатывает: ставит уколы и капельницы двум старушкам, но денег не хватает, и недавно, в трудную минуту, она, сама не знает как, решилась попросить о помощи, но попытка эта оказалась крайне неудачной.

Петров слушал, смотрел на кроху, и у него как-то странно щипало в носу: такие большие ушки – и не слышат… И этот лопушок за свою крошечную жизнь уже так настрадался! Петров неловко откашлялся и попросил ещё чая, хотя совсем не хотел пить. В злополучном носу отчаянно щипало. Когда Настя отвернулась к плите, он потер нос и постарался придать своему лицу невозмутимое выражение.

Малышка протянула ему своего зайца. Она его утешала!

Анютка, что-то почувствовав, подошла к Петрову и посмотрела в лицо. Он подумал: кроха чувствует людей, как её мама, и даже лучше. Малышка смотрела внимательно, а потом протянула ему своего зайца. Она его утешала! И тогда Петрова просто накрыло – такой острой жалости он давно не чувствовал, и даже не знал, что способен на неё. Он бережно подвинул ребенка и срочно ретировался в ванную.

Настя слушала, как в ванной течет вода, и думала о чем-то своем, а когда гость вернулся, молча подвинула ему чашку с чаем. Петров наконец осторожно спросил то, что не давало ему покоя:

– Настя, бабушка у тебя верующая была, а ты сама?

– И я, конечно, тоже.

– А как же там, на мосту?

– Что – на мосту?

– Что ты делала там? Стояла, смотрела вниз… Что ты собиралась сделать?

– Ах, вот ты о чем… Нет, о самоубийстве я точно не думала. О жизни думала, о том, как жить нам с Анюткой дальше. Плакала. Молилась святителю Николаю Чудотворцу. Он всегда помогает тем, кто его просит о помощи. Святитель Николай своих не бросает.

Петров засмеялся:

– Вот он и послал тебе меня.

Но Настя не улыбнулась в ответ. Она серьезно и тихо повторила:

– Да, он послал мне тебя.

Петров хмыкнул недоверчиво. Потом сказал:

– Ты меня прости – обидел тебя тогда…

– Давно простила.

И вдруг, ни с того ни с сего, он начал рассказывать Насте о своем детстве. Отца Петров никогда не видел. Мама работала на двух работах. Ходила все в старенькой своей кофточке, в плащике болоньевом… Пришла как-то в школу на совместный с родителями вечер – а он её застеснялся и убежал. До сих пор простить себе не может…

В детстве мечтал, что вот вырастет – заработает кучу денег, купит мамке все, что она захочет: платья всякие новые, красивые, сережки золотые, ну, как они там, женщины, любят, шубу… Ну всё в общем… Путешествовать с ней поедет… Все страны мамке покажет…

Он сейчас мог хоть в кругосветку махнуть – деньги-то есть. Мамки нет… Не успел её порадовать…

Вот так Петров Насте про свое детство вдруг взял и рассказал. Чудное дело – с Лерой два года вместе, а он ей никогда про себя не рассказывал. Как-то желания не возникало… А Насте рассказал… Петров думал: наверное, это потому, что она слушать умеет. Это вообще редкое качество. Лерка образованнее, начитаннее, но вот слушать она не умеет и не любит. И когда ей пытаешься что-то рассказать, она только и ждет момента, чтобы ввернуть свою умную мысль. А Настя так слушает, что ей хочется рассказывать…

Он привык к драйву и спешке, а тут не было спешки, зато был мир и душевный покой

Дни шли. Две половины нового Петрова никак не могли правильно состыковаться, и каждая из них старалась вытеснить другую из его жизни. Скоро Лера выразила Петрову свое недовольство: он стал реже с ней видеться, потому что теперь после работы он часто ездил к Насте с Анюткой. Привозил им продукты и игрушки, и они пили чай, и он играл с крохой, и это ему очень нравилось. Это было странно – он привык к другой жизни, привык к драйву и спешке, а тут не было спешки, зато был мир и душевный покой.

Петров рассказал Лере о Насте и Анечке все с самого начала. Она слушала молча, с мрачным выражением лица: ей были неприятны и нищенки, и матери-одиночки, и отсталые, темные религиозные люди. Тогда он предложил съездить к Насте вместе: если она увидит их с Анюткой в реальности, увидит, какие они, – точно изменит свое отношение.

Ещё они договорились на рождественские праздники поехать в Красную Поляну, покататься на лыжах.

В выходные вместе приехали к Насте, но лучше бы они этого не делали.

Лера отказалась от чая, и вид у неё при этом был таким, словно Петров привез её в какой-то притон. Не растрогал девушку и вид Анютки, она смотрела на ребенка с недоумением и откровенной брезгливостью. Петрову стало обидно за кроху, и он взял её на руки.

Тогда Лера перестала обращать на них внимание и заговорила с Настей:

– А вы были на выставке Бенуа в Центральном Доме Художника? Нет?! Жаль… А на выставке «Шедевры Пинакотеки Ватикана»? Тоже нет?! О! Там же были Беллини, Рафаэль, Караваджо!

Петров сказал тихо:

– Лер, Насте не до выставок, перестань…

– Ну, я же пытаюсь найти общие темы…

– Лера, пожалуйста…

– Подожди, Алекс! Скажите, Настя, а чем вы увлекаетесь? Книги, наверное, тоже некогда читать? Вы когда-нибудь читали, ну, например, Кьеркегора?

– Лера!

И тут, к изумлению Петрова, Настя спокойно ответила:

– Сейчас мне действительно не до выставок, хотя я бы с радостью посмотрела Беллини: ведь его называют самым обаятельным художником XV века… У Караваджо мне нравятся картины на библейские сюжеты: «Отдых на пути в Египет», «Марфа и Мария»… А Рафаэль Санти был любимым художником моей бабушки…

Лера растерялась и повторила:

– Бабушки…

Настя мягко продолжила:

– Да, моей бабушки. Она, кстати, имела прекрасную библиотеку… И мне приходилось читать Сёрена Кьеркегора… «Дело любви», «Христианские речи»… Мне всегда было интересно, как Кьеркегор делит людей на четыре типа: обыватель, эстетик, этик и верующий человек. Обыватель плывёт по течению. Эстетик наслаждается жизнью и её красотой. Этик различает добро и зло. Но только верующий человек понимает, в чем смысл жизни. А какая именно работа Кьеркегора нравится вам, Лера?

Лера молчала. Она несколько раз открывала рот, но снова закрывала его. Видимо, слов у неё больше не было. И, по всей видимости, сама она этого Кьеркегора совсем не читала. А Петрову захотелось обнять Настю. Но вместо этого он спросил:

– А кто у нас бабушка?

– Бабушка у меня была профессором, заведовала кафедрой истории и теории искусства.

Вечер явно не удался. Лера вышла из квартиры крайне недовольная и обвинила Петрова в том, что он её «подставил». Также она отказалась ехать с ним в Красную Поляну и вообще видеть и слышать его в ближайшие 50 лет. Про себя Лера думала, что расстаться нужно было уже давно, и сегодняшняя ссора очень кстати: на праздники она поедет не в доморощенную Красную Поляну с каким-то начальником отдела, а на лучший горнолыжный курорт в Альпах с директором фирмы.

К изумлению Леры, Петров тоже не выглядел расстроенным. И он действительно не расстроился. Мысли Петрова были заняты предстоящей покупкой елочки – дети любят встречать Рождество с елкой.

Имена героев рассказа изменены по их просьбе.