Игумен Нектарий: На самом деле, это, безусловно, не так, и вообще полноценная жизнь христианина возможна только в том случае, если этот человек свободен. И только тогда, когда этот свободный, ничем внешним не обусловленный выбор реализуется в жизни человека, ценным становится все то, что он делает: все его поступки, все его слова, все его внешние волеизъявления.Ни в коем случае жизнь верующего человека не является полностью регламентированной какими-то правилами, законами, установлениями; самое важное, что есть у нас – это как раз тот дар свободы, который нам дал Господь, и благодаря которому мы можем либо откликнуться на Его призыв ко спасению, либо этот призыв отвергнуть, как бы это страшно ни звучало. Дело в том, что озвученный Вами взгляд на жизнь Церкви носит по преимуществу действительно внешний характер. Существует, например, такая вещь, как церковный устав, который достаточно определенно регламентирует все то, что происходит в храме: что когда читается, что когда поется. И естественно, что этот устав определенным образом распространяется и на образ внешнего поведения человека в храме: на то, когда он крестится, когда он кланяется, когда ему в храме можно говорить, а когда в храме нельзя говорить,– и таких вещей достаточно много, но все эти вещи носят совершенно второстепенный характер. Они не определяют внутренней жизни человека; они оказывают на него определенное влияние, но не более того. Что же касается внутренней жизни человека, то она, безусловно, должна быть совершенно свободной. Может быть, конечно, и так, что порой человек, внутри Церкви находящийся, тоже не совсем правильно понимает, что такое христианская свобода. И, может быть, действительно некоторые верующие люди – а может быть, даже достаточно многие – склонны воспринимать свою христианскую жизнь в категориях «можно» и нельзя», но это категории совершенно неверные. На таком языке порой говорят с ребенком. Допустим, ребенок спрашивает: «А можно два пальца в розетку вставить?». А папа и мама говорят: «Нет, нельзя». – «А почему?». – «А вот нельзя и всё». Если так ребенку отвечать, обязательно настанет день, когда он вставит два пальца в розетку, потому что он хочет знать, почему нельзя,– ну и тогда он получит некий опыт. Но если родители люди разумные, то они, безусловно, объяснят ребенку, почему этого нельзя делать. Объяснят ему, может быть, самым простым, доступным образом: там в розетке такая вот вещь, как электрический ток, и если туда всунуть два пальца или, например, заколку у мамы взять и туда, расщепив, вставить, то тебе будет больно, а может быть, даже тебя убъет. А что такое убъет? Это вот то-то и то-то. И тогда у ребенка уже будет осознанный выбор, и если он будет рисковать, то будет, по крайней мере, предупрежден о последствиях этого риска. Собственно говоря, если мы посмотрим на самое начало нашей  человеческой истории, то увидим, что Господь не просто так запретил вкушать плоды с древа познания добра и зла, но сказал, что последует за этим: Он сказал, что человек умрет смертью после того, как вкусит, так что человек не пребывал в неведении. И применяя этот принцип ко всей нашей христианской жизни, наверное, нужно говорить о том, что иные категории должны употребляться: не «можно» и «нельзя», а «полезно» и «не полезно». Вредно или же, наоборот, принесет мне что-то благое то или иное действие? Именно такими категориями оперируя, человек должен решения принимать. Святые отцы делили все то, что мы делаем, и все то, чем мы пользуемся, на три типа вещей, действий, явлений: нейтральные, полезные и вредные. Причем, нейтральное иногда может быть полезным, иногда может быть вредным, а иногда может оставаться нейтральным. И если мы именно так расцениваем то, что нас в жизни окружает, тогда, наверное, мы можем правильно поступать. Если же мы все время считаем, что есть некий внешний закон, который говорит, что надо поступать так, а не иначе, и мы только потому, что он есть, так поступаем, но не понимаем, почему, то в этом, безусловно, есть что-то унижающее человеческое достоинство. Если мы возьмем, например, служебную собаку: ей говорят «стоять», «сидеть», «лежать», бросают палку, чтобы она ее принесла, – и она все это делает, потому что ее этому научили. В большинстве случаев она не понимает, зачем именно это нужно; просто есть некая воля ее владельца, и она эту волю исполняет, потому что в самом ее естестве Богом уже заложено, что она должна человека слушаться. Но человек не так должен выполнять волю Божию: он должен выполнять ее разумно, потому что иначе его различия с этой хорошей полезной собакой будут минимальны, а так быть не должно. Да, возможна такая мера духовной жизни, когда человек не ищет объяснений воли Божией, не задается вопросом о том, почему Господь хочет именно так, – но это бывает основано на любви и на бесконечном доверии; это не то, с чего начинается путь человека в Церкви и в христианской жизни. Я часто вспоминаю пример из жизнеописания иеросхимонаха Ефрема Катунакского: он тяжко болен, все его тело покрыто экземой, он мучается, страдает, и вот Господь ему является и говорит: «А Я хочу, чтобы ты был сейчас таким». И он тут же утешается и успокаивается, а потом это все проходит. Подобного рода опыт был, насколько я помню, и у схимонаха Иосифа Исихаста, наставника старца Ефрема. Узнаёт человек, что происходящее с ним угодно Богу, а почему, его это уже не интересует, потому что ради Бога он готов перенести все что угодно; но, я еще раз повторю, здесь отношения любви. И это отношения, опять-таки построенные исключительно на свободе, а не на следовании законам. Потому что ведь если воспринимать заповедь Божию как некую, так скажем, статику, то можно сделать очень много ошибок. Я объясню, что имею в виду. Вроде бы заповеди Божии существуют для всех и вроде бы они неизменны, но почему Господь говорит о том, что Он хочет милости, а не жертвы? Почему апостол Павел говорит о том, что буква убивает, а дух животворит? Вот именно по той причине, что были и в те времена, когда Господь ходил по земле и проповедовал Евангелие Царствия Божия, люди, которые старались неукоснительно соблюдать Закон и неукоснительно соблюдать заповеди Божии, – и это соблюдение заповедей Божиих и Закона закончилось тем, что они Его распяли. И только кажется, что все это могло происходить лишь во времена Ветхого Завета – это может происходить и во времена Нового Завета. И порой мы видим в Церкви таких людей, которые очень решительны, суровы, собраны, одеты в темное – а может быть, в светлое, это не столь важно. И они, вроде бы, как им кажется, все выполняют. Но при этом не видят перед собой живых людей, потому что их поработила буква, а духа они не почувствовали, в том числе и духа Господня, присутствие которого в Церкви сказывается именно в свободе: где дух Господень, там свобода. И наоборот: там, где нет свободы, нет этого духа, он уходит оттуда. – Отец Нектарий, в чем суть свободы с точки зрения христианства? – С точки зрения христианства, суть свободы, наверное, прежде всего, в возможности выбора – ничем не предопределенного и ничем человеку не навязанного, когда он в равной степени может сказать «да» и «нет». – Выбора чего? – Выбора жизненного пути, выбора отношения к Богу, выбора отношения к людям, выбора в каждой конкретной ситуации, когда мы выбираем, согрешить или же сохранить верность Богу. – Мы говорим, что волос не упадет с головы человека без воли Божией. Как соотносятся человеческая свобода и воля Божия? – Я бы немного уточнил: мы, конечно, иногда об этом говорим, но в первую очередь об этом говорит Сам Господь в Евангелии (См.: Мф. 10, 29–30). Дело в том, что воля Божия и воля человеческая соотносятся определенным очень причудливым образом. Преподобный Максим Исповедник, когда ему задавали вопрос о том, не упраздняет ли предопределение свободы человеческого выбора – примерно то же, о чем мы сейчас говорим с Вами, – сказал, что предопределение Божие основывается как раз на свободной воле человека. Каким образом? Он пояснил: Господь предвидит действия человека, обусловленные его свободной волей, и на основании  этого предвидения Он нечто предопределяет. То есть получается, что неким источником этого предопределения все равно становится воля человеческая. – То есть Господь как заботливый Родитель пытается оградить путь человека от каких-то падений? – Отчасти такая аналогия возможна, но она крайне несовершенна, потому что ни один родитель не обладает такой мерой знания своего ребенка и такой мерой знания, что для него хорошо и что для него плохо, какой обладает Господь Всеведущий. Он обладает этим знанием в такой степени, в которой это нам даже и открыться не может никогда. Поэтому я еще раз скажу: Господь что-либо предопределяет в отношении человека или чему-либо определяет с ним быть не по какому-то Своему Божественному произволу, а по тому, что рождается, собственно говоря, из сердца самого человека. И когда мы вслед за святыми отцами говорим о том,  что древо креста каждого человека выросло на почве его собственного сердца, речь идет примерно о том же самом. Все то, с чем человек в жизни сталкивается, не извне в его жизнь приходит – оно исходит из его сердца. Сказано в Псалтири: даст ти Господь по сердцу твоему, и весь совет твой исполнит. По тому, каково сердце человека, устраивается вся его жизнь. И это опять-таки реализация человеческой свободы; пусть не всегда человек это понимает, но на самом деле так. – А как же быть с замыслом Бога о каждом человеке? – У Бога есть некий идеальный замысел о каждом человеке в отдельности и обо всем человечестве в целом, но человек может способствовать реализации этого замысла, а может всей своей жизнью реализации этого замысла противиться. И вот, собственно говоря, это и есть свобода. Воля Божия такова, чтобы все спаслись и пришли к познанию истины, но большая часть людей не хочет ни приходить к познанию истины, ни спасаться, и таким образом замысел Божий о себе и волю Божию о себе отвергает. Это и есть страшное проявление свободы; страшное, но неизбежное. – Бывают ситуации, когда человек хочет реализации своей свободы, пытается что-то сделать и даже понимает, что, возможно, это противоречит воле Божией – и у него ничего не получается. От священников порой можно услышать о том, что таким образом Господь пытается предотвратить гибель души человека. Получается, что свобода человека все-таки не абсолютна, а ограничена? – Нет, не получается. Опять-таки, мы ведь можем наблюдать, что Господь далеко не всем людям препятствует в исполнении каких-то их неблагих намерений. Мы можем видеть, что один человек действительно пытается сделать что-то – что, как он даже сам понимает, противно воле Божией – и у него ничего не получается; а другой человек делает то же самое, и у него все получается замечательно. Почему? Неужели Господь несправедлив, и одному Он попускает сделать что-то худое, а другому не попускает? Нет, опять-таки все дело в сердце человека. Если Господь в сердце человека найдет повод, чтобы ему воспрепятствовать в худом, то Он воспрепятствует, а если этого повода нет, то Он даст ему возможность идти туда, куда он хочет. А что может быть таким поводом? Наверное, можно было бы привести очень много примеров… Вот вам никогда не случалось в жизни молиться в какой-то ситуации и говорить: «Господи, мне очень хочется сделать то, что, как я понимаю, Тебе не угодно, и я, наверное, это сделаю, но прошу Тебя, Ты Сам меня от этого удержи»? Эта молитва, один раз произнесенная человеком в какой-то ситуации, может распространяться в дальнейшем на очень многие другие ситуации в его жизни. Это может быть даже не молитва – это может быть мысль, это может быть помысел, промелькнувший у человека и каким-то образом задержавшийся в его сердце, коснувшийся его и услышанный, принятый Господом. Но опять же, здесь все будет зависеть от того, что внутри человека. Бывает, что Господь попускает человеку благонамеренному сделать что-то худое, чтобы тот увидел, каким он может быть без помощи Божией и без благодати Божией… Тут всех ситуаций не перечислишь, но все эти варианты того, что с нами происходит и того, что мы делаем, сходятся к нашему сердцу – точнее, из него исходят. – Помню, в одном интервью Вы сказали такую фразу: «Где любовь, там свобода». Поясните, пожалуйста. – Дело в том, что, во-первых, сама по себе любовь без свободы совершенно невозможна, потому что любовь – это чувство, которое не может быть вынужденным: любовь – это чувство, которое нельзя купить, которое нельзя заставить испытывать, которое нельзя убедить испытывать. Это чувство – самое, скажем так, реальное, самое явное проявление свободы в человеке. Все остальное человек может делать по необходимости; человек может даже смиряться по необходимости: хотя смирение – высочайшая добродетель, но, тем не менее, человек, даже очень гордый, даже очень тщеславный, даже очень жестокосердный, будучи поставленным в какие-то тяжелейшие условия, может смириться от внешних факторов. А вот полюбить, будучи вынуждаемым какими-то обстоятельствами, просто невозможно. Человек может видеть, понимать, что делает для него Господь – и не любить Его. А может полюбить. Это тайна человеческого сердца и это именно тайна свободы. Любовь, являясь таким вот порождением свободы, делает человека еще более свободным. С одной стороны, человек, который любит, испытывает все болезни того, кого он любит, радуется его радостями, скорбит его скорбями. Но с другой стороны, это чувство непостижимым, мистическим образом делает любящего гораздо в меньшей степени зависящим от того, что обычно связывает человека здесь на земле. Как это происходит, мне объяснить достаточно сложно; скорее, это все-таки некое чудо. По-настоящему любящий человек приобщается к Источнику любви, т. е. к Богу. А Господь как раз человеку и дает ту свободу, о которой я говорю сейчас. Ту свободу, которая носит не рациональный, а, скажем так, сверхрациональный характер. – А может ли человек от своей свободы отказаться, и чем ему это грозит? – До конца человек от своей свободы отказаться не может, потому что способность быть свободным – это то, что человеку присуще как творению, и он не может измениться до неузнаваемости, его природа не может стать принципиально иной. Но человек может настолько привыкнуть быть рабом, что возможность реализации свободы, первоначально дарованной ему Богом, будет сведена к нулю. Такое может быть. А как это происходит? Когда человек постоянно живет в плену некоего страха – не важно, страха иудейского или страха перед своим начальством, или страха перед окружающим его миром, или страха перед безденежьем, – когда человек постоянно находится в рабстве у тех или иных страхов и каких-то внешних вещей, то, в конце концов, способность пользоваться даром свободы им утрачивается. Утрачивается, как я сказал, практически до конца, но, тем не менее, потенциально она все-таки остается, почему мы и можем видеть, как порой люди совершенно забитые, уничтоженные вдруг распрямляются в полный рост и совершают какие-то вещи, которые потрясают всех окружающих. Такими примерами вся история человечества полна, да и в своей собственной жизни мы, возможно, с такими вещами сталкивались. – Только страх влияет на эту способность? – Пожалуй, что да – либо страх, либо то, что к страху очень близко. Потому что когда человек соглашается утратить свободу ради какой-то выгоды, то, по большому счету, здесь тоже где-то на заднем плане маячит страх: когда человек что-то делает ради корысти, это значит, что он боится потерять то, что для него ценно, боится оказаться в каком-то ущемленном, ущербном положении. Так что здесь тоже момент страха есть. – А как же страсти? Подверженность страстям может на эту способность повлиять? – Безусловно. Страсти – это то, что свободу человека в значительной степени умаляет, потому что когда человек от своих страстей зависим, то когда приходит пора делать тот или иной выбор, он не выбирает, а просто как пленник идет за своими страстями туда, куда они его влекут. Но, тем не менее, из этого состояния человек все-таки выйти может. Здесь вопрос в том, есть у человека какой-то навык борьбы со страстями, или же он на протяжении всей своей жизни постоянно им потакает. Например, есть люди, которые даже не могут поститься. Почему? Они не могут себя заставить поститься. Они настолько привыкли делать все, что они хотят, в том числе, и есть все, что они хотят, что они не могут себя понудить к этому. А если уж говорить о более серьезных вещах, то тем более. Но порой Господь входит в жизнь такого человека каким-то неожиданным образом и потрясает все его существо, весь уклад его жизни – и дает ему ощутить этот воздух свободы. Человек может этим воспользоваться, а может и не воспользоваться, но какие-то ситуации высвобождения человека из привычного плена Господь обязательно создает. Обязательно. Хотя эти ситуации, конечно, тоже каким-то образом зависят от того, что есть в человеке.