Настоящий материал посвящен сложной и редко обсуждаемой теме, а именно ответу на вопрос, почему, идя в церковь (то есть вроде бы к Богу, к радости, к любви, к тому, чтобы стать лучше), люди в результате нередко оказываются в психологическом тупике, становятся несчастными, а то и обзаводятся неврозом, которого до церкви не было? Некоторые вообще ухитряются разрушить семейную и профессиональную жизнь. Как же так? Ведь намерения у всех были хорошие, почему же все так обернулось?

Сразу хотелось бы заметить, что страдает не только паства, но и пастыри. Поэтому темой лекции станет не осуждение «неправильных» священников, которые «мучают» своих прихожан. В том-то и трагизм, что порой все друг друга мучают, но я постараюсь, по возможности, объяснить, как избегать таких ситуаций.

Иногда человек не знает, что ищет в Церкви

Начнем с того, что это такое – душепопечение, в каких условиях оно происходит, что на него влияет?

Традиционно под душепопечением понимается духовное руководство со стороны Церкви и – конкретно – пастыря, приводящее людей к Христу. В узком смысле слова речь обычно идет только о духовном руководстве, то есть об отношении пастыря и пасомых.

Нужно отметить, что пасомые приходят в церковь по определенной причине с определенными ожиданиями, с определенными надеждами и страхами. Человек сам порой не знает, чего именно он ищет в церкви. Кто-то приходит, смутно почувствовав призывающую благодать. Кто-то приходит в трудной жизненной ситуации, потому что потребовались утешение и поддержка, и зачастую, в общем-то, приходит просто за бесплатной психотерапией. В юности, когда еще много максимализма и мало опыта неудач, частым мотивом обращения к вере, к церковной жизни становится желание стать святым и показать всем окружающим, как надо жить на этом свете.

Кроме того, у каждого из нас есть личностные особенности, которые мы приносим в церковь. С кем-то надо обращаться нежно и трепетно, с кем-то, наоборот, прямо и, может быть, даже иронично; с кем-то надо быть очень конкретным, а кому-то излишняя конкретность повредит.

Наконец, каждый из нас попадает в церковь в определенных жизненных обстоятельствах – имеется в виду первый сознательный приход в церковь. Если нас в церковь привели родители, если нас крестили в младенчестве и в церкви мы выросли, то все равно в какой-то момент кончается детская вера. Тогда случается, что у подростка формируется своя собственная вера, и он уходит искать приключений. Затем, найдя их и порядком настрадавшись, выстрадав собственное зрелое желание прийти в церковь, он возвращается в лоно Церкви, и это уже другая ситуация.

От того, в каких жизненных обстоятельствах пребывает человек, зависит многое: что потребуется ему в духовном руководстве, какие вопросы его будут волновать и к чему он будет особенно чувствителен и уязвим.

Например, если человек приходит, испытав горе, понятно, что он хочет, чтобы его утешили и чтобы ему дали надежду.

Потеря близкого человека иногда заставляет почувствовать то, что можно выразить следующими словами: «Нет, нечестно, чтобы все этим кончилось – жизнь, любовь. Пусть мне дадут гарантии, что жизнь вечная, что я могу что-то сделать, помолиться, свечку, в конце концов, поставить, для того чтобы моему близкому было хорошо». Для таких надежд и ожиданий человек в этот момент особенно уязвим, чем зачастую и пользуются разные недобросовестные религиозные деятели.

Ярче всего такую ситуацию с утратой близких и уязвимостью на этой почве иллюстрирует то, что произошло с бесланскими матерями, которым Грабовой пообещал воскресить их детей. Представьте степень горя этих людей. На почве несбыточной, казалось бы, надежды и глубокой уязвимости и образовалась секта. И даже когда Грабового уже посадили в тюрьму, эти несчастные матери пытались всеми возможными способами вытащить его из тюрьмы, переписывались с ним. Он вышел, и некоторые из них так и не потеряли эту надежду. То есть бывают обстоятельства, в которых мы особенно уязвимы.

Наталья Скуратовская. Фото: Ефим Эрихман

Эмпатия – главное для священника

Пастырь, со своей стороны, тоже несет свой груз, ведь пастыри – это не пришельцы с Марса и не посланцы ангельских сфер – они такие же люди, как и мы, несущие бремя своих жизненных проблем, своих, зачастую непростых, жизненных обстоятельств. Конечно, мы предполагаем, что они больше внимания уделяют духовной жизни, что они в чем-то мудрее, в чем-то опытнее. Но практика показывает, что в нашей современной церкви зачастую у священника меньше времени, возможностей и сил, например, для личной молитвы, для собственной духовной жизни, чем у его прихожан – просто потому, что у него слишком много обязанностей, никак не относящихся к душепопечению, и пастырство, к сожалению, не всегда оказывается на первом месте.

У пастыря есть данная природой или сознательно развившаяся способность к эмпатии, то есть к тому, чтобы проникнуться чувствами другого человека, что называется, увидеть мир его глазами. Я считаю, что это обязательное условие пастырской профессиональной пригодности, потому что именно эмпатия дает возможность сострадать без осуждения, без оценки, не проецировать на человека свои стереотипы, а понять, как выглядят его трудности, его ситуация именно его глазами – только так можно дать верный пастырский совет.

Есть люди с врожденной высокой способностью к эмпатии, и это талант от Бога, но в какой-то мере она присутствует у каждого из нас, и ее можно развивать. То есть если не дано от Бога – тренируйся. Как известно, есть гениальные художники, у которых талант от Бога, а кто-то рисует, рисует, рисует – и вот у него уже хорошо получается, он уже может выразить свой внутренний мир через рисунок. Так же и со священниками. Если один человек не очень чувствует, не очень понимает другого, но будет каждый раз останавливать себя, желая сказать ему нравоучение, говорить себе: «Стоп! Как эта ситуация выглядит его глазами?» Если человек будет больше слушать, больше сострадать, то рано или поздно к нему придет это качество, он разовьет в себе способность к эмпатии.

Наконец, есть пастырские установки. Это довольно тяжелый блок, и здесь уж кому как повезло – и со священником, и с пастырскими установками. Играет важную роль весь тот духовный опыт, который священник приобрел в своей жизни до рукоположения; все другие священники, которые были его духовными наставниками – хорошие или «плохие» («плохие» в том смысле, что их духовное руководство было травматичным).

Человек, собирающийся стать священником, выбирает для себя какие-то образцы служения. Если эти образцы не показывали примеров пастырской открытости и пастырской любви, понимания, неосуждения, готовности вытаскивать пасомого из трудных душевных и духовных обстоятельств, помогать ему в борьбе со страстями, давать своевременные советы, – если образцы служения будущего пастыря были не такими, то он, соответственно, не имел возможности всему этому научиться.

Более того, пастырские установки могут быть достаточно жесткими относительно того, как следует вообще общаться с пасомыми: пастырь должен быть властным, авторитарным, чтобы в нем ни в коем случае не увидели человека – он должен быть лишь символом своего служения. «Являть Христа» понимается не как «являть любовь, принятие», а являть Христа уже на престоле, царствующего, властвующего – и отступление от этого образа, то есть выход из роли, кажется просто пастырским провалом. То есть от пастырских установок также зависит очень многое.

«Я хуже всех» и другие проблемы прихожан

Наконец, имеется та или иная определенная церковная субкультура. Почему «определенная»? Потому что в нашей Церкви их много. Есть консерваторы, есть либералы, есть борцы с ИНН и штрихкодами, а есть экуменисты. Это все очень разные системы правил и норм, в которые человек (особенно если это новичок, неофит) приходит и вписывается. Он вписывается в ту систему, которая существует, и принимает те установки, которые есть.

Соответственно, в каждой системе, в каждой субкультуре есть свои авторитеты и, к сожалению, не всегда Христос присутствует среди этих приоритетов. Это могут быть святыни, традиции, чудотворные иконы, мощи. Может формироваться такая негласная норма, что не следует Христа по пустякам беспокоить, надо молиться правильным святыням в нужное время, знать, кому заказать молебен. Даже Евангелие не надо читать, потому что, дескать, все равно неправильно его поймете – к сожалению, может быть и такая субкультура. А может быть наоборот: все можно, все дозволено, все не грех, все бывает. В этом случае человек, искавший в Церкви направления, каких-то путей, совсем теряет ориентацию: «Куда же мне идти?»

В этой структуре у каждого из участников процесса, то есть и у пастыря, и у паствы есть свои опасности, речь о которых пойдет ниже.

Начнем с паствы. Самая большая беда, которая вообще может случиться с человеком, приходящим в церковь – это несамостоятельность и избегание ответственности, то есть изначально некая инфантильная позиция. Это тот риск, который потом влечет очень много бед и разочарований. Потому что такая позиция может даже одобряться церковью: правильно, ты ничего не знаешь, твои мысли все неправильные, ты ничего не умеешь – как стоять, как молиться, как платок повязывать, в конце концов, а мы тебя тут всему научим, мы тебя отформатируем по стандартам нашей субкультуры.

Поэтому несамостоятельность и избегание ответственности очень поощряются во многих приходах, что создает ложное ощущение, что это является предпосылкой для духовности.

И несамостоятельность переименовывается в послушание, избегание ответственности переименовывается в смирение, и вот паства уже и «духовная».

Прихожане чувствуют себя уже послушниками, соответственно, им нужен кто-то на роль «аввы духоносного», и им оказывается тот священник, который сформатировал паству по этому образцу. А дальше может сложиться очень грустная ситуация.

Кроме того, мы можем принести в церковь свои предыдущие травмы и неврозы, то есть мы часто приходим в церковь уже ранеными, но это, в общем, нормально. Дожить до сознательного возраста так, чтобы жизнь не поранила, не удается практически никому. Тут вопрос в том, насколько человек может или не может с этим справляться, насколько он этот опыт проработал или не проработал, и насколько глубоки эти раны, потому что бывает такой опыт, с которым так быстро не разберешься – годы уходят на то, чтобы его проработать. В церкви, к сожалению, эти травмы часто оказываются причиной так называемой вторичной травматизации, то есть человека бьют по тем же самым больным местам.

Например, человек вырос в ситуации семейного насилия: родители избивали его, оскорбляли, унижали. И вот он приходит в церковь – казалось бы, «луч света в темном царстве»! Но, как правило, этого человека притянет к себе такой приход, где он получит примерно то же самое, но в благопристойной форме и с объяснением, что это духовно.

Его не просто бьют – из него грехи выколачивают, его не просто унижают – его смиряют.

И тут же будет много поучений; цитаты из произведений святых отцов на эту тему будут заранее заготовлены, и человек, в силу своей уязвимости, получит новые раны, которые сделают его совсем бессильным и беспомощным в этой системе. Именно это, кстати говоря, годами и удерживает таких людей в подобных приходах, потому что создается ощущение: «Куда же я пойду? Там мне было плохо, там мне было больно. Сюда пришел – мне тоже больно, но, значит, это я такой плохой, я негодный». Начинается обесценивание, которому тоже нередко помогает церковь: «Я хуже всех», – и тому подобное.

Мы много говорим о том, что церковь – это лечебница, а потом спрашиваем себя, почему же так мало в ней выздоравливают, и гораздо больше людей, придя в лечебницу, становятся хрониками, а то и неизлечимыми больными. Почему у нас хоспис какой-то, а не лечебница? Дотерпеть бы там до смерти – в общем, имея некую надежду… Так что это тоже угроза.

Еще одна угроза – это зависимость от мнения авторитетов. Человек, изначально воспитанный так, что он должен слушаться, что мать плохого не посоветует, что старшие знают лучше – неважно, родители или учителя – такой человек, уже привыкший, что за него все решают, приходя в церковную субкультуру, без сопротивления, без критического анализа усваивает ту либо конструктивную, либо деструктивную систему ценностей, которая имеется в том церковном сообществе, куда он пришел.

Можно проиллюстрировать это положение с поправкой на исторические реалии. При знакомстве с наследием матери Марии Скобцовой поражает точность этой мысли: в 1935 или 1936 году она писала про будущую Церковь, что, когда закончатся гонения и в советском государстве Церковь будет разрешена, к церковной власти придут те же люди, которые сейчас из газеты «Правда» узнают, кого им ненавидеть, кого им осуждать, кто у нас враг народа, а кого, наоборот, надо всячески восхвалять, кому нужно льстить.

Сначала эти люди будут всему учиться, то есть усваивать «линию партии». Когда они эту «линию партии» усвоят, они будут проводить ее в жизнь с тем же сознанием непогрешимости, с верой в то, что их понимание – это и есть истина в последней инстанции. А если «линия партии» вдруг поменялась, то надо менять и истину. Именно это не критичное, не рефлексивное мышление часто становится причиной последующих разочарований, потому что человек усваивает нечто, совершенно неорганичное ни для него, ни для христианства. Причем то, что он усвоил, может быть еще и внутренне противоречивым, и ему приходится тратить все силы на то, чтобы гасить эти когнитивные диссонансы, вместо того, чтобы вообще о Боге подумать, помолиться, в конце концов – то есть не вычитать правило, не отстоять службу, а просто взять и помолиться.

Кадр из фильма “Ученик”

Следующая угроза особенно страшна для неофитов – «ревностность не по разуму». Это когда человек приходит в церковь, горящий стремлением к праведности. Недавно вышедший фильм «Ученик» – как раз очень яркая иллюстрация, до чего человека может довести, например, чтение Библии не по разуму.

Еще одной угрозой являются ложные ожидания. Не всегда они диктуются горем, как в том примере, который был приведен выше. Иногда они диктуются тем, что опять же связано с несамостоятельностью: «За меня все сделают, я попаду в такое место, где меня спасут. Вот я пришел – все, спасайте меня!» Если я буду крещеный, регулярно посещать богослужения, выполнять все послушания, то место в раю мне гарантировано, я его себе заработал, я себе «купил страховку» – это тоже ложная надежда. Но эти ложные ожидания очень часто вовлекают человека, если они поддержаны со стороны пастыря: «Да-да, если ты будешь меня слушаться, ты можешь даже не сомневаться в своем спасении», – и тут же какая-то цитата, подкрепляющая эту надежду.

Наконец, но это уже угроза более позднего периода – это обесценивание. Когда человек интуитивно чувствует фальшь всего происходящего с ним, а иногда и фальшивость себя самого, то психика, которая у нас все-таки не железная, начинает ломаться от ощущения несоответствия заявленной интуиции и всего, происходящего вокруг и во внутреннем мире. Естественной реакцией является обесценивание, и тут, как говорится, вместе с водой выплескивается ребенок, то есть рушится доверие к авторитетам, к субкультуре, и рушится уже все.

Дальше уже на этих обломках выстраивается совершенно другая жизнь, максимально атеистическая, потому что Церковь в глазах человека себя скомпрометировала. Далее мы остановимся на этой теме подробнее, потому что она, скорее, относится к теме религиозных неврозов и выхода из них – более или менее плавного и гармоничного.

«Выжебатюшка – на вас вся надежда!»

Обратимся к другой стороне. Пастыри тоже в каком-то смысле являются заложниками этой церковной субкультуры. Во-первых – и даже до этого «во-первых» – они точно такие же люди со всем, что присуще простым смертным, а в качестве пастырей первое, от чего они страдают – это завышенные ожидания от них. Многие верующие считают, что священник должен быть прозорливым, неутомимым, отзывчивым, специалистом во всем, должен точно знать тот самый единственно правильный ответ на все вопросы. А если не знает – значит, он слабый, сомневающийся; значит, он какой-то «не такой» пастырь – что ж, пойдем, поищем других – пожестче, например.

Священнику, с его стороны, страшно не оправдать эти завышенные ожидания, потому что с него упадет корона, паства его разжалует из признанных авторитетов. Почему это происходит? Потому что его самооценка тоже зависит от оценки окружающих, то есть у него нет или недостаточно чувства самоценности. Но часто бывает, что пастырь еще молод и чувствует, что на него взвалили на самом деле непосильную ношу.

Представьте себе ощущение юноши лет 23, которого рукоположили – и вот он уже отец, и к нему в очередь построился народ, и все со своими скорбями, все говорят: «Батюшка, ну как же? Батюшка, помолись, ты же великий молитвенник. Батюшка, на вас вся надежда».

Представьте себе этого мальчика, на которого взваливают весь этот груз надежд, чаяний, проекций, ожиданий – всего, что недодали в миру, а ему же неудобно сказать, что он не знает, как его нести. Кому сказать? Если у него хороший духовник, он может посоветоваться со своим духовником. Если вдруг с духовником не очень повезло и посоветоваться особо не с кем, он оказывается предоставлен сам себе или становится заложником тех наставлений, которые он получил раньше.

У пастыря тоже бывает «ревность не по разуму» – это одно из известнейших пастырских искушений начального периода, о котором писали все пасторологи. Это, например, подробнейшим образом разбирается у Киприана Керна – желание быть самым-самым выдающимся священником, быть действительно светом миру: «Раз я принял это служение, значит, я буду практически как сам Христос». А ведь нетрудно догадаться, до чего доводит попытка претендовать на роль Христа. Очень часто из этого получается этакий маленький антихрист, который ведет не к Христу, а к себе. Но «ревность не по разуму» вовлекает в самомнение, в итоге возникает младостарчество и выстраивание вокруг себя системы созависимых отношений.

Тут же вокруг такого ревностного, самоотверженного и, естественно, молодого и симпатичного батюшки, возникает круг «обожалок», которые смотрят ему в рот и говорят: «Батюшка, вы такой мудрый. Батюшка, вы такой прозорливый. Батюшка, вы меня благословили, и мне настолько легче стало!» – и все, он попал в сети этой лести. Вспомним, что манипуляции бывают не только сверху вниз, но и снизу вверх – и манипуляция гордыни ох как страшна. Никто из нас на 100% не уверен в себе, на это мы и ловимся. Если мы про себя это знаем, нам легче на это не пойматься. Если же мы этого о себе еще не знаем, то жизнь все равно научит, и если это произойдет раньше, чем человек сам спохватится, то будет очень тяжело.

Следующая опасность для пастырей – стандартная «ролевая модель» священника. У нас есть определенный стереотип, как священник должен держаться, как он должен себя вести, как он должен разговаривать, как он должен строить отношения с паствой. Можно даже создать некое подобие «классификации батюшек». Священник может быть смиренным и спокойным или, наоборот, строгим, жестким, категоричным, ревностным (иногда до гнева), фанатичным. Он может быть властным или мягким, погруженным в размышления или деятельным, уверенным или неуверенным в себе и в своей пастве, улыбчивым или мрачным. Паства иногда формирует и стереотип внешности пастыря: некий «человек без возраста» – толстый, благообразный, с окладистой бородой. Отдельный тип – «прозорливый старец».

Как видим, есть несколько «ролевых моделей», то есть несколько типажей. Думается, когда священник начинает служить, он выбирает типаж, который чем-то ему близок – эмоционально, по характеру. Например, сам он тихий, закрытый и смиренный – и выбирает именно такую «ролевую модель». Хотя, в принципе, тот же человек может стать и примером некоего «эпатажного» типа священника – то есть так войти в чуждую ему роль, что эта роль как бы «прилипнет» к его лицу, и он таким и останется. Но, как правило, выбирается такая роль, которую легко сыграть.

Чем плоха «ролевая модель»? Тем, что какая бы роль ни надевалась, если за ней, внутри ничего нет, то так или иначе паства будет чувствовать фальшь.

Можно примерить роль строгого и категоричного пастыря или, наоборот, доброго, молящегося, спокойного и так далее. Но если это не произошло изнутри, это станет пустой формальностью. Причем «ролевая модель» может даже соответствовать внутренним качествам, но если это не выросло естественным образом, а взято, примерено, скопировано с кого-то другого – более авторитетного настоятеля, к примеру, то для прихожан, которые чувствуют фальшь, это приводит к формальной церковности: «Вы изображаете «авву духоносного», а мы изображаем послушных смиренных прихожан. Но на самом деле мы знаем, что все не так, просто таковы правила игры».

В результате и церковь превращается в этакую ролевую игру: «ролевиками» становятся и пастыри, и пасомые. Для каждой стороны прописан костюм, роль, линия поведения. Выходя из церкви, они эту роль с себя снимают и идут жить своей жизнью. Мы много говорим о том, что христианство должно пронизывать всю жизнь, что это перемена души, перемена ума, но откуда же берутся люди, которые в церкви одни, а вне церкви другие? Все очень просто – им показали пример, что в церкви играют в «ролевые игры». А поскольку они были чутки к церковной субкультуре, они научились и свою роль играют так, что не подкопаешься. Еще и других научат – «новеньких», которые только недавно пришли в церковь.

«Я ночей не спал»: почему выгорают пастыри

Но перейдем к опасностям более позднего периода пастырской жизни, когда уже рвение прошло, когда какие-то роли либо играются «на автопилоте», либо уже приелись. Здесь и возникают опасности среднего пастырского возраста (понятно, что речь идет не о паспортном возрасте, а об опыте священства) – это разочарование, выгорание, уход в цинизм, уход в обесценивание. Потому что, с одной стороны, очень часто этим оборачивается лишнее рвение: «Я горел, ночей не спал, 24 часа в сутки все делал, семью забросил. Дети слабо помнят меня в лицо, матушка вырастила их одна. И что? Кто-то спасся? Кто-то изменился к лучшему? Слушают мои проповеди, но не исполняют». Начинается поиск виноватого. На следующей стадии – обесценивание своего служения («Все, что я делал – все зря!»).

Иногда просто церковные реалии оказываются совсем не таковы, как об этом мечталось романтичному юноше. Или как представлялось возвышенному человеку средних лет, который решил поменять жизнь, бросил все, ушел в церковь, ему предложили рукоположиться, он радостно согласился Христу послужить, но потом понял, что вход свободный, а выход – нет. Он смирился: «Жизнь моя такая, буду служить… Кадило, кропило – и отстаньте со своими вопросами».

Есть «ролевая модель» такого непроницаемого, непонятного, отстраненного священника – иногда в этом случае именно на нее и переключаются пастыри в ситуации разочарования.

Нельзя сказать, что это проходит бесследно для прихожан, потому что прихожане под руководством такого священника нередко тоже приходят к потере веры, к ее охлаждению. Потому что имели в его адрес ожидания, что он будет жить церковью, что он будет гореть верой, а он такой равнодушный, как будто отмороженный. И несчастный. Он может быть и просто непроницаемым, может быть толстым, пьяным, но все равно не счастливым – он не выглядит очень счастливым. Либо говорит постоянно что-то обесценивающее, что-то унижающее паству, чтобы на фоне этой паствы чувствовать себя получше в этом жизненном кризисе.

Бывает и так, что священник не ушел совсем в такой цинизм, а ушел в активные дела. Подмена духовного секулярным – это еще один пастырский риск, который прихожанам и обществу в целом обходится очень дорого. Обычно либо чувствуя охлаждение веры, либо стремясь быть отмеченным начальством, пастырь начинает активно заниматься внешними делами, не духовными. Они могут быть очень хорошими, являть собой его социальное служение. Они могут быть и сомнительного свойства – борьба с гей-парадами или походы на выставки с погромами. Но чем бы ни занимался такой пастырь – все это, по большому счету, лишь бы отвлечься от духовной жизни, лишь бы это выглядело церковно – в том понимании церковности, которое есть в нашей церковной субкультуре.

Как правильно жить своей жизнью

В сочетании с ревностными не по разуму прихожанами это приводит к активизму, который и их, в общем-то, изначально стремившихся к духовной жизни, уводит в мир, уводит от Бога, уводит к совершенно не свойственному Церкви занятию, как то: насаждать моральные нормы всем, кто не успел увернуться. Поэтому вместо того чтобы думать о собственном спасении, люди начинают думать о чем угодно, кроме этого. Мне лично доводилось общаться с очень церковно активными людьми – из тех, кто организует клубы православных отцов, клубы православных мотоциклистов. В какой-то момент оказалось, что человек, который три или четыре года возглавляет клуб православных отцов, не знает не только молитву перед едой – ему «некогда» даже было выучить «Отче наш»!

Подобный активизм, разумеется, следует отличать от истинных дел милосердия. Исполняя последние, очень важно соблюдать баланс, чтобы, скажем, ухаживая за больными, не лишать себя и своих подопечных духовной составляющей этого милосердия. Ухаживая за больными, за умирающими, за инвалидами, за детьми-сиротами, им, кроме чисто практической заботы, можно дать и веру, и надежду, и любовь. Дело в приоритетах: милосердие должно быть сопряжено с тем, что человек сохраняет веру – принимает тех, о ком он заботится, как принял Христа, то есть отдает свою любовь.

Если это присутствует хотя бы фоном, то это дело молитвы. Если же человек подходит к исполнению дел милосердия без молитвы, он может очень быстро эмоционально выгореть на этом. Потому что многие бросаются волонтерить, но их хватает всего на пару месяцев. А духовная составляющая жизни дает большую устойчивость: человек не просто не выгорает, а он находит в этом силы для последующего служения и находит больше возможностей. Не всегда можно помочь физически, например, неизлечимо больным, но всегда можно помочь духовно, душевно.

Но, к сожалению, духовной составляющей может и просто не быть. Активная деятельность может быть просто подменой духовной жизни. Как обрести эту духовную составляющую? На этот вопрос, в общем-то, нам отвечают все две тысячи лет истории Церкви и несколько веков святоотеческого наследия.

Но если очень кратко, нужно просто быть с Богом, молиться и искать мудрого духовного руководства – но именно мудрого. Нужно и испытывать те советы, которые вы получаете.

Рассмотрим еще некоторые из результатов, которые получаются из тех или иных угроз, существующих для пастырей и пасомых. Невротизация относится и к тем, и к другим. На первый взгляд, жертва – пасомые. Но на самом деле чаще картина другая: встречаются два невротика, один пастырь, другой пасомый. И пастырь, уже создавший вокруг себя соответствующую невротизирующую среду, начинает человека, может быть, не имевшего таких проблем, невротизировать. Если человек проблему уже имел, то он получает последующую травму.

Созависимость – проблема для обоих. Потому что опять же на первый взгляд кажется, что один агрессор, другой жертва (причем в роли агрессора могут выступать и прихожане, приходские женщины, которые совсем замучили и закомандовали батюшку, или «духовные иждивенцы», которые все время просят благословения на простейшие действия). Сколько бы он им ни говорил, чтобы думали и решали сами, они продолжают настаивать на частом и ненужном благословении.

Созависимость – это разновидность психологического насилия. Тем и страшны созависимые отношения, хотя до какого-то момента их участникам может быть вполне комфортно. А вся энергия уходит на вращение в этом круге, на поддержании этих отношений. Классический пример жены алкоголика – она очень много энергии тратит на спасение своего мужа, поэтому она выгорает гораздо раньше. Начинаются психосоматические заболевания, развиваются неврозы. При этом то, что подразумевается под спасением мужа, на самом деле является топливом для этих созависимых отношений.

Грань между созависимостью, зависимостью и своей собственной жизнью очень тонка. На мой взгляд, умение жить своей жизнью – это порождение любви, которую вы испытываете к близким.

Вы не жертвуете собой – вы, позаботившись о себе, отдаете свою любовь другому человеку в виде заботы, внимания и так далее. Это и есть жить своей жизнью, не впадая в отношения созависимости. Другое дело, если вы чувствуете, что должны во что бы то ни стало позаботиться о ком-то, иначе случится что-то плохое. Как та самая жена алкоголика: «Я должна о нем заботиться, потому что иначе он сорвется». При этом своим постоянным ожиданием, что он сорвется, она его как раз и подталкивает к тому, чтобы он сорвался, чтобы ей опять было куда приложить свое желание его спасать.

Одновременно, как все мы знаем, созависимость – это оправдание, почему в моей жизни что-то не делается, что-то не получается. Если для нас те дела, которые мы делаем для других, являются оправданием бессилия в достижении того, чего мы на самом деле хотим, значит, мы живем не своей жизнью.

Итак, мы затронули целый ряд опасностей, которые существуют для пастырей и пасомых. Упомянем еще обрядоверие – как продукт формализма. Мы нередко видим, что люди уходят во внешний ритуал, обращают внимание лишь на чинность богослужения, на то, что все должно быть правильно. Внимание и акцент переносятся на святыни, на паломничество, на выполнение определенных действий и обрядов. Возникает некий магизм мышления: если мы правильно выполним определенную последовательность действий и правильно скажем определенные слова (в кавычках, «заклинания»), то магия сработает и мы получим то, на что мы надеялись изначально. Опасность тут понятна – верить, в данном случае, мы начинаем уже не в Бога, а в правильное исполнение магического ритуала, что лишает нас богообщения.

Наталия Скуратовская

Православие и мир