Суть Великого поста
Великий Пост – это пост с большой буквы.
И когда в церковной среде говорят: “Постом такого-то года было то-то и то-то” или “Я к вам как-нибудь постом приеду”, то обычно имеется в виду Великий Пост, а все остальные три поста в таком случае специально уточняются. А это, действительно, пост с большой буквы. Более того, это, в общем-то, единственный пост среди церковных, в котором само церковное богослужение является особым и специально постовым. Потому что, скажем, богослужение Петрова поста не имеет никаких особенностей по сравнению с обычными, рядовыми службами. Богослужения Успенского и Рождественского постов – по сути, то же самое. Ну, есть 2-3 молитвы, которые говорят о том, что мы идём к Рождеству (в ирмосах, катавасиях это сказано), но, в принципе, сам стиль богослужения остаётся тот же.
А Великим Постом даже “Господи, помилуй” поют и то на иной распев, нежели в обычное время. Появляются совершенно особые молитвы и в домашней молитве христианина, и в храме. И уже этим свидетельствуется, что это время, которое является совершенно особым.
Говоря о церковных постах, имеет смысл вспомнить их происхождение.
В принципе, привычка поститься, традиция поста, имеет ещё ветхозаветное установление. И, в общем-то, даже в иудейской среде рубежа Заветов была привычка поститься два раза в неделю – обычно по вторникам и четвергам. Соответственно, христиане, чтобы их не упрекали в том, что “вот иудеи постятся, а вы, такие-сякие, стали христианами для того, чтобы не соблюдать постов, чтобы жить легче и вольготнее”, тоже решили: “Что ж, мы тоже будем поститься, но в другие дни”. Среда и пятница так появились, тоже два дня в неделю.
А что касается более крупных постов, то у них происхождение сугубо интересное.
Что касается Великого Поста, то он имеет миссионерское происхождение. Эти 40 дней вначале постились не христиане, а постились язычники – те язычники, которые хотели принять Крещение. И вот человек готовится к Крещению… Это не просто так, вот между делом забежал в храм, крестился, и побежал дальше по своим делам. Крестились тогда взрослые люди. Христианских семей было ещё мало, поэтому детей не крестили – практически не крестили; в христианских семьях крестили, но большинство было взрослых, которые уже сознательно пришли ко Христу. И вот человек готовился ко Крещению, но готовился не просто читая книжки, как это сегодня часто бывает, когда человек читает книжки, ходит на проповеди, ходит на лекции, затем решает: “Ну, вот пора уже креститься”. Нет, это была подготовка, в ходе которой человек должен был основательно перетряхнуть свою душу. И поэтому это было время его подвига, его молитв, его поста. А затем, представьте себе: вот вы – христиане, и вы встретили какого-нибудь там Тита Ливия, вашего соседа, который ещё язычник. Вы начинаете ему проповедовать Евангелие, говорить о Христе. Он вас слышит, сердцем это приемлет и собирается креститься. И вот уже назначено время его крещения, – а крестили тогда не каждый день, крестили в древней Церкви только несколько дней в году. Скажем на Рождество, на Пасху крестили, и ещё несколько таких дней было, но, прежде всего, в Великую Субботу перед Пасхой. И вот человек начинает поститься, готовясь ко Крещению. Он начинает поститься, потому что вы ему проповедовали Христа. Он живёт в соседнем доме. И вот он заходит к вам, он постится, а у вас курочка на столе лежит. Вы христианин, вы ему рассказываете о Христе и при этом там косточку обгладываете. А у него, бедняги, уж живот к спине прилип, потому что он постится. И вот, чувствуя неудобство этой ситуации, христиане решили сами поститься в это время – ради оглашенных, ради язычников, которых мы приводим ко Христу. И, таким образом, Великий Пост первоначально зародился в христианской церковной среде как пост солидарности, как сугубое время молитв не столько о себе даже, а молитв о тех людях в том мире, в котором мы живём и который мы надеемся привести ко Христу.
Сами же христиане постились не в Великий Пост, не в Четыредесятницу, а в те времена они постились в Страстную Седмицу. И вот, собственно говоря, до сих пор наш пост состоит из двух частей – это Святая Четыредесятница и затем Страстная Седмица.
Страстная Седмица – это уже не Четыредесятница и, в общем, это даже уже не Великий Пост – это отдельное время. Можно сказать так: Четыредесятница (первые 40 дней) – это время, когда мы идём навстречу к Богу. Страстная Седмица – это время, когда Господь идёт навстречу нам. Идёт через страдания, через Крест, Тайную Вечерю, Голгофу, сошествие во ад и, наконец, к Пасхе Он преодолевает последние преграды, которые отделяют нас от Бога.
Затем появляется Петров пост. Вот если мы откроем Апостольское предание святого Ипполита Римского (это памятник III века), то в нём будет интересно сказано, откуда произошёл Петров пост: “Если некий человек не смог поститься на Страстную Седмицу, – не смог поститься перед Пасхой, то да постится неделю спустя после Пятидесятницы”. Смысл правила очень простой. В те времена, в III веке, не было ещё общей для всех христиан традиции празднования Пасхи. Египетская церковь праздновала Пасху по своему календарю, Римская – по своему, Малоазийские церкви – по другому календарю. Каждый высчитывал Пасху по-своему. И это давало повод язычникам оскорблять христиан: “Как же, ваш главный праздник, а вы не знаете, когда это случилось!”. Потом, в IV веке, I Вселенский Cобор принял единую дату празднования Пасхи для всех – традиция Римской церкви была распространена на все остальные. Ну, а теперь представьте себе: во-первых, даже не каждый человек знает, когда именно празднуется Пасха, потому что он, скажем, находится в путешествии. У него в Александрии, скажем, в этом году Пасха должна быть 20-го апреля, он едет путешествовать в Рим, приезжает в Рим 15-го апреля, надеясь, что ещё 5 дней он попостится до Пасхи, а в Риме уже 10-го апреля Пасху встретили. Получается, что он остался без Пасхи в некотором смысле, без поста, без сострастия – сострадания Господу, распявшемуся ради нас. С другой стороны, тогда ведь не было газет и нельзя было в каждом храме и на каждом переулке купить церковный календарь с расписанием всех праздников (откуда ж всё это в III веке?). И поэтому люди очень часто просто не знали толком, когда именно Пасха – если человек живёт в какой-то глуши и, особенно, представляете, если он вынужден уехать из своего города по каким-то делам. Это сегодня я приезжаю в Екатеринбург, останавливаю первого встречного на вокзале и говорю: “Где у вас тут собор? Мне в епархиальное управление надо. Где у вас ближайший храм?” А во II-III веках Христианская Церковь в подполье, она преследуема властями. Ну, и попробуйте вы спросить людей на улицах: “Слушайте, где у вас тут христиане собираются? В какой пещере, в каких катакомбах?” Приехав в чужой город, так просто христианскую общину не найдёшь. И поэтому, или по болезни, или по тому, что, скажем, солдат был в походе (а там, понятное дело, не до поста), поэтому святой Ипполит Римский и говорит, что если кто не смог поститься перед Пасхой, да постится неделю спустя после Пятидесятницы. Пасхальная радость пусть он празднует со всеми и радуется, а затем он это как бы наверстает. Но вновь повторилась всё та же ситуация: “Как так получается – мой брат постится, для него это период поста, а я рядом с ним буду, понимаете ли, мясо кушать?” И опять, со временем все христиане стали поститься после Пятидесятницы. Вот подобные истории были связаны и с Успенским постом, и с Рождественским. Это очень важно понимать, что церковные посты – это не просто личный подвиг каждого из нас, а это подвиг нашей взаимности, подвиг нашей солидарности, когда мы ощущаем друг друга сугубо связанными.
Конечно, никто нам не мешает, чтобы люди постились раздельно – в то время, которое каждый для себя находит удобным. Есть только одно исключение из этого правила – церковные правила не разрешают поститься на Пасху, потому что Пасха – это время праздника, и получится очень нехорошо, если все празднуют, а ты будешь сугубо скорбеть. Так вот, каждый из нас в любое время года может по своему желанию поститься или не поститься, но ведь гораздо лучше, если христиане будут это делать вместе, ощущая помощь друг друга и ощущая молитвы друг о друге, усугубляя их.
Ну, а теперь что же такое вообще пост.
Слово “пост” имеет в русском языке, как и в латыни, два смысла. Пост как время воздержания и пост как место, где находится караульный, дежурный солдат. Так вот, в латинском языке, откуда к нам это слово, скорее всего, и пришло, оно означает точно то же самое. Пост – это время, когда душа должна становиться на страже, когда христианин сугубо вспоминает, что он солдат. Каждый из нас, независимо от возраста и от пола, – воин Христов. И каждому из нас вверена в защиту святыня небывалой ценности. Сам Творец миров снисшел к нам и распялся “нас ради человек и нашего ради спасения”.
И получается такая удивительная вещь: люди готовы грызть друг другу глотки за право владения нефтяной скважиной, они готовы устраивать перестрелки из-за владения каким-нибудь доходным рестораном, они готовы убивать друг друга и убивать даже детей, сбрасывать атомные бомбы друг на друга ради деления рынков, куда бы они могли продавать свою продукцию, ради приобретения земель и так далее. Готовы бить друг друга смертным боем из-за разницы в политических взглядах. Но что стоит владение каким-нибудь куском земли, какие бы там нефтяные или алмазные скважины не были, по сравнению с человеческой душой? И вот удивительная ведь складывается ситуация: чем более агрессивен человек вовне, чем более агрессивен он в защите внешних ценностей, тем обычно инфантильнее, беззащитнее он, когда речь идёт о защите самого главного – о защите его собственной души.
Так вот, Церковь всегда призывает к тому, чтобы человек стоял на страже чистоты своей души, чтобы он не впускал сюда зло. Грех приходит постепенно в душу человека, постепенно вползает. Иногда, конечно, бывает так, как на ускоренной съёмке, когда в ускоренном ритме показывают киноплёнку и фигурки быстро движутся, – вот таким же скачком человек, бывает, совершает некий грех. Вот, он жил в нормальном состоянии, и вдруг что-то в голову ударило, и он быстро пошёл и кого-то оскорбил, убил или ещё что-то сделал. Но на самом деле, если мы более медленно начнём просматривать эту плёночку, мы увидим, что внезапности всё равно не было, а была, как правило, некая последовательность того, что произошло.
Сначала в ум человека вторгается некий помысл. Ну, вот идёт человек по улице и видит, скажем, какая-то надпись на заборе. Но эту надпись не он написал. Он идёт и от него почти не зависит, прочитает он её или не прочитает, – она сама бросилась в глаза. Вот содержание помыслов почти не зависит от человека. Такие вот начинающиеся помыслы по святоотеческой терминологии называются “прилоги”. Я говорю “почти”, потому что здесь тоже необходимо уточнение. Как однажды о. Павел Флоренский выразился: “Бывают воспитанные сновидения, а бывают невоспитанные сновидения”. Потому что во многом даже содержание кладовки нашего подсознания зависит от того, как мы живём в дневное время суток, в сознательное время нашей жизни. Но, тем не менее, зачастую к нам нечто вторгается, приходит извне. И вот это от нас не зависело, но что от нас зависит? Как нам отреагировать на это вторжение? В нашей голове ведь постоянно мелькает калейдоскоп каких-то мыслей, предположений, обрывочков мыслей, образов, чувств. Но вот однажды мы делаем стоп-кадр. Собственно, постоянно мы делаем стоп-кадр и говорим: “Стоп, вот меня именно это заинтересовало. Что это такое? Надо повнимательнее присмотреться”.
Человек начинает всматриваться в то новое, что вторглось в его голову сейчас, в его душевную жизнь. Присматривается и начинает спрашивать. Вот христианин должен в этой ситуации спросить: “Ты чей?” Паспорт потребовать. Должен пользоваться советом Вл. Ильича Ленина. Ленин советовал: “В любой политической ситуации задавайте вопрос: кому это выгодно?” Вот так мелькнула у тебя в голове мысль: “А не пойти ли сегодня напиться в усмерть?” Ну, так мелькнула и мелькнула, вы ещё даже с ней не согласны. Так, не понятно, откуда взялось – воздухом навеяло. Бетховен, может, по радио передавался, и такая мысль там была закодирована, или ещё что-нибудь, ну мало ли? Не пойти ли напиться? Так вот, ты эту мысль осознал и попробовал понять: если я её исполню, то что из этого произойдёт? Вот, у меня есть Ангел Хранитель за правым плечом (ну, надеюсь. Если он ещё там, и я не отогнал его ещё окончательно.) и, несомненно, есть и за левым плечом некий персонаж, обычно с рогами изображаемый.
И вот элементарный вопрос: если я этому помыслу последую, откуда последуют слова одобрения? Кого я порадую? Того, кто за правым, или кто за левым плечом? Кому это будет выгодно? Простенький вопрос, кажется, примитивный! А попробуйте хотя бы иногда этот вопрос себе задавать, и многое в жизни станет яснее.
Итак, я понимаю, что на самом деле, если я по этому прилогу, т.е. по этому помыслу поступлю, – аплодисменты раздадутся слева. Что тогда я должен делать? Моя душа – это, если хотите, охраняемая территория, и у меня есть своя система ПВО (противовоздушной обороны). И вот, скажем, в воздушное пространство России вторгается некий неопознанный летающий объект. Ему, как только его засекли, немедленно посылается кодированный сигнал – там, система различения “свой – чужой”. Это кодированный сигнал на определённой частоте с определённой последовательностью. И вот на своих летательных аппаратах, на всех, стоит приборчик, который автоматически, без воли лётчика улавливает этот запрос, он знает эту волну, на эту волну настроен. И, автоматически получив запрос, передаёт ответ: “Я свой, не трогай меня”. Но если вторгся чужак – он молчит, он не отвечает на эту волну, на этот запрос. И тогда объявляется тревога – понятно, что это чужой, надо приводить в готовность какие-то там подразделения и решать вопрос, как его выпроводить из территории нашего воздушного пространства.
Так вот, эта мысль вторглась в моё сознание, я посылаю ей запрос: “Ты чья?” Выясняется, что она не от Христа. Тогда нужно попросить её выйти. Ну, просить вежливо, так вряд ли послушается. (“Уважаемое искушение, ты меня сегодня не искушай без нужды” и т.д.) Поэтому, очевидно, остаётся не вежливый путь: “Ты ко мне сюда вторглось без спросу, так я тебя без спросу и выгоню”. Помните, когда Апостол Пётр Христу говорит: “Ты не иди в Иерусалим, ты не распинайся, оставайся с нами”. Христос ему говорит очень гневно, очень резко: “Отойди от меня, сатана!”
От Творца людям дан великий дар – дар гнева. Помните “Бог гнева и печали”? Так вот, гнев или ненависть – это дар, который в душе человека выполняет ту же функцию, что система иммунной защиты в нашем организме. Появилась инфекция в моём теле, в моей крови, там антитела соответствующие набрасываются на эту инфекцию и уничтожают её. Вот точно так же, когда в мою душу вторгается злой помысел, энергия гнева или ненависти должна его выбросить оттуда: “Я не хочу! Отойди от меня! Не соизволяю!”
Мы с вами неправильно пользуемся теперь гневом и ненавистью. Вместо греха мы гневаемся на грешника. Вместо зла мы зачастую гневаемся просто на людей, даже на Бога гневаемся. Но это уже вопрос.., действительно, топор бывает страшен в неумелых и злых руках. Но в самом топоре нет ничего плохого.
Так вот, если мы опознали некий прилог как зло, но не прогнали его, а продолжаем с ним беседовать, то он нас постепенно убеждает. Сначала говорит: “Ну, в принципе, я не говорю, что ты сейчас вот пойдёшь и это сделаешь. Но, в принципе, вот правда, что так вот иногда поступить нужно. Нет, я лично никого убивать не буду. Но, в принципе, некоторых, конечно, задушить голыми руками надо. Вот моего соседа из соседней квартиры… вот, я лично не буду, но, в принципе, если бы мой сосед из ещё одной соседней квартиры его бы задушил, я б только приветствовал”.
А затем, если это уже в принципе допущено, то следующий этап – когда говоришь: “Нет, всё-таки я сам это тоже сделал бы. Нет, не прямо сейчас, но если б случай представился, я, конечно, это сделал бы”. Вот весь сюжет “Преступления и наказания” у Достоевского строится по этой схеме. Сначала Раскольников слушает разговор где-то в трактире двух офицеров. Эта мысль мелькает у него в голове, затем он начинает её обсасывать, приходит к выводу, что некий Наполеон имеет право доказать, что он не тварь дрожащая. Но некий Наполеон, а не лично Раскольников. Потом приходит к выводу, что вот “старушку-ростовщицу, старушенцию, конечно, пристукнуть надо бы. Ну не лично я, но для блага человечества очень было бы полезно”. Вот, и затем приходит к выводу: “Ну, а что же, и я лично тоже могу”. И кончается тем, чем кончается.
Так вот, чтобы таких приключений было поменьше, человек должен сражаться с этими грешными помыслами. Вот когда человек согласился на грех – это ещё не всё. Потому что дальше некая борьба ещё может продолжаться. Голос совести всё-таки может шепнуть, что так не следует. Ещё что-то. И вот дальше человек может оказаться в состоянии пленения. Греховное пленение – это когда моя душа не желает зла, но грех меня тащит. Я каюсь в этом грехе, я не хочу в принципе его хоть какой-то частью своей души, но нет во мне сил от него избавиться. Это пленение грехом. Но хуже состояние, которое называется “страсть”, – когда человек сознательно стремится всецело ко греху. Он не просто отдаётся ему, а отдаётся с наслаждением. Вот такое страстное пленение. Когда человек попал в состояние страсти или даже пленения, то избавиться от греха уже очень тяжело. Поэтому лучше бить грех, когда он ещё мал.
Вот памятуя об этом, в православной традиции накануне Великого Поста поётся страстный псалом – 136-й псалом “На реках Вавилонских”. Это псалом, который рассказывает об Израиле, когда он был в Вавилонском плену – это VI-V века до Р.Х. И вот, когда израильское племя увели в плен, дальше произошла вполне обычная история. Люди прижились – земля хорошая (в Междуречье земля плодородная), климат хороший, их там не сильно обижали, у каждого был свой участок земли. Кроме того, это же всё-таки евреи. Они очень быстро занялись бизнесом, торговлей, очень быстро начали процветать. И, в общем, они начали забывать свою родину. Но мало того, что они начали забывать свою родину, они начали забывать Бога. И начали, как бы между делом, кланяться местным, языческим богам. И вот тогда пророки пробуют разбудить этот народ от спячки: “Не спи! Пойми, ты здесь в плену, как бы тебе сладко здесь не было! Это не твоя земля. Не забывай Бога – у тебя другое призвание! Мессия ещё должен к тебе прийти – Искупитель всех!” И вот тогда и рождается 136-й псалом. “На реках Вавилонских, там мы сидели и плакали, когда вспоминали о тебе, Иерусалим. Да забвенна будет десница моя, если я забуду тебя, Иерусалим. Да отсохнет язык мой, да прильпнёт он к гортани моей, если я не положу, Иерусалим, память о тебе в начале веселия моего. Помните, те, кто нас пленили, они подошли к нам и сказали: “Ну, спойте нам что-нибудь из ваших песен, спойте нам что-нибудь весёлое”. – “Как мы будем петь песнь Господню на земле чужой?” И затем этот плач изгнания кончается страшными словами: “Дщерь Вавилона окаянная! Блажен, кто воздаст тебе воздаяние твое. Блажен, кто сделает с тобою то, что ты сделала с нами. Блажен, кто помянет тебе день, когда ты разрушила наш Иерусалим. Блажен, кто возьмёт младенцев твоих и разобьёт их о камень”.
Поразительная вещь: христиане готовятся к Великому Посту – время покаянного подвига, время прощения, примирения. И вдруг главное песнопение Церкви этих дней поёт: “Блажен, кто возьмёт младенцев твоих и разобьёт их о камень!” Какая кровожадность! Так вот, надо понимать именно духовный смысл этих стихов. Мы с вами христиане, мы – это новый Израиль. Мы уведены в плен. Наш Иерусалим – это не тот Иерусалим, что стоит между Средиземным и Мёртвым морем. Наш Иерусалим – это наше сердце. Потому что Иерусалим буквально означает “Град святой”. Где Господь обитает, там Его святой Град. Обитает ли Бог в таком-то каменном здании? Нет. Апостол Павел говорит, что “Бог не в храмах рукотворенных живет”. “Разве вы не знаете, что тела ваши – это храмы Духа, живущего в вас?”, – пишет Апостол Павел. Сердце человеческое – это храм. Там должен Господь царствовать! Там, внутри нас, Царствие Небесное должно быть! А мы отрекаемся в нашей повседневной жизни, в нашем быте мы отказываемся от Царства Христова. Почему отказываемся? А потому, что истинный гражданин некоего Царства – только тот, кто слушает своего Государя. А если мы императору скажем: “Знаешь, так, давай с тобой договоримся, Ваше Величество. Значит, вот с 8 до 8.15 утра я тебя слушаю. А вот начиная с 8.20 я в город пойду, там, знаешь, ты меня не беспокой. Потом вечером вернусь, вечернюю молитву почитаю – с 10 до 10.20 я тоже буду твоим гражданином, а всё остальное время твои указы для меня не закон”. Что сделает император с таким гражданином, который так ему заявит? Ну, вряд ли похвалит. А ведь мы так и обращаемся с Богом. Мы Ему говорим: “Знаешь что, вот Тебе мы служим от сих до сих. Потом мы забываем и о молитвах., в течение дня мы Тебя не вспоминаем. Мы забываем о Твоих заповедях и живём по стихии мира сего. Все врут – и мы лжём. Все крадут – и я краду. Все проходят мимо чужой беды – и я пройду. Ну, а потом вечером я вернусь домой и скажу: “Ах, да, я христианин, щас после ужина я 5 минуточек Псалтирь или что там почитаю”. Значит, на самом деле Евангелие нас предупреждает: “Кто кому служит, тот тому и раб”. Для того, чтобы назвать себя рабом Божиим, великое дерзновение надо иметь. Не лжём ли мы, когда мы говорим, что мы рабы Божии? Мы рабы Бога или рабы чего-то другого? Рабы греха? Что вторгается в нашу жизнь, что подчиняет её?…
Так вот, из наших сердец мы сделали республику. Каждый из нас – это такой ходячий парламент, Государственная Дума. И в каждом из нас идёт бесконечная пря – вот мой рассудок (или, скажем так, не мой рассудок, а моя личная воля) – это спикер, председатель Госдумы, который сидит на сцене и говорит: “Так, слово пятый микрофон имеет, теперь вот ваша фракция, пожалуйста. Теперь что вы скажете по этому вопросу?”
А у меня есть масса фракций. Вот наступает какой-нибудь вечерок. И фракция, скажем, рассудка, она говорит: “Ну что, пойдём, пора книжку почитать какую-нибудь”. Фракция сердца робко замечает, очень робко так: “А, может…чё книжки-то?…Может, помолиться не мешало бы? В храм дорогу помнишь ещё?”. Есть фракция желудка, которая очень громко говорит: “Кушать надо! Какие книжки, какие молитвы, парень?!”. И есть ещё масса иных фракций со своими специфическими проблемами. Их много, а я один. Этих фракций много, а в каждый конкретный момент я могу делать только что-то одно. И вот спикер, то есть моя личная воля, решает: “Ну, давай я, пожалуй, заключу пакт вот с этой фракцией. Твоя воля. Ваше слово, товарищ Маузер сегодня вечером”. В надежде на то, что как бы если воля этой фракции, наглой такой фракции, понимаете, будет исполнена, авось, на полдня она отстанет, не будет больше приставать, а я в это время какими-нибудь другими делами займусь. Так вот, во мне идёт такая бесконечная парламентская буза. Все ищут “консенсус”. Иногда его находят, а по большей части нет. Но Царствия Божия там напрочь нет. Диктатуры совести там нет. Есть что-то совершенно другое.
Так вот, поэтому Церковь напоминает накануне Великого Поста: “Мы – пленники!”. Давайте посмотрим правде в глаза. Мы не шибко-то христиане. Про Христа – то мы в течение года…радость Пасхи мы потеряли! То дивное чувство, что мы, действительно, не рабы уже, но сыновья! Вот это пасхальное чувство соучастия в Таинстве Христа мы уже потеряли… Ну, что ж, давайте теперь оглянемся и подумаем: где мы? А мы уже в Вавилон приехали, оказывается. Нас пленили наши страсти и наши грехи. Раз так, с чего может начаться восстание? С осознания того, что так жить нельзя. Дальше так жить нельзя. И вот человек должен встрепенуться и сказать: “Куда же меня это занесло? Где я?”
Преподобный Серафим Саровский для таких случаев дал такой совет: “Надо почаще спрашивать себя: Господи, как мне умирать будет?” Как мне умирать будет?… Вот, если я в таком состоянии, как сейчас, и если моя жизнь на этом кончится, что с того? Каким я пред Богом предстану?
И так человек понимает, что он в неправильном состоянии, в плененном. Значит, надо бороться за потерянную свободу. За свободу быть христианином, за свободу жить по совести. И вот тогда даётся совет, как обрести свободу: младенцев избивай! Вот эти младенцы Вавилона – это символ греха. Грех этот тебя поработил через то, что сначала постепенно гадкие мыслишки вползали в твою голову, а потом они уже развились в дебёлые, матёрые страсти. Так вот, пока маленькая гадкая грешная мыслишка не развилась в огромную страсть, вот здесь её поймай и разбей о камень. А камень что такое? Камень веры – Иисус Христос. Через молитву ко Христу разбиваются греховные помыслы. Чувствуешь, что в твоё духовное пространство вторгся вор и разбойник – кричи! Ко Христу кричи: “Господи, помоги!” И это и будет означать, что ты не дашь этому греху пленить себя и сможешь от него избавиться.
Вот проходят эти подготовительные дни Великого поста, и вот Масленица, конечно. Масленица – удивительное время. С одной стороны говорят, что это вроде дни языческого происхождения, ещё старославянского. Может быть, может быть… Но, вы знаете, что одна из тех черт, которые, к сожалению, почти утратило современное общество, но которые были живы в традиционной Руси ещё прошлого века, и которые в общем-то ещё есть в Церкви, – это умение организовывать время. Понимаете, время – это пространство, в котором живёт человек. Вот человек приезжает в новый дом. Приехали вы в новый дом, – вы должны своим дыханием этот дом согреть. Даже если этот дом достался вам со всей мебелью, вы всё равно по-своему что-то переставите, чтобы отпечаток вашей хозяйской души лежал на этом доме. Получили вы на работе какой-то новый кабинет или там за новый стол вас посадили – то же самое. Неуютно себя чувствуешь, когда в этот кабинет въехал, просто сел, и всё осталось на месте. Хоть пепельницу новую завести, – а надо ж. Очеловечить, одомашнить, свой отпечаточек на всём оставить.
Так вот и время – это не просто время, когда движутся созвездия, планеты летят и так далее. Время – это время человека. Человек должен жить в человеческом времени, а не в космическом. И вот для того, чтобы оставить свой след на времени, человек создал календарь. Для того, чтобы у каждого дня было своё имя, чтобы у каждого дня было своё лицо, чтобы дни были не похожи друг на друга. И поэтому называется: это день Георгия Победоносца, это Николин день, это Марьино стояние, это Страстная Седмица. И каждый день чем-то отличается в Церкви. Они перестают быть просто как, помните, в советских календарях 30-х годов писалось? “6-й день десятидневки” – полная потеря всякой человечности. Всё в голый механизм превратилось. Клички вместо имён. Номера, лагерные номера вместо имён.
Так вот, традиционное общество, оно умеет так очеловечивать время, что возникает эффект контраста. Будни и праздник. Есть будничное время – время труда. А есть “день субботний”, или день воскресный – день праздника, когда человек вспоминает, что он не просто труженик, он не просто раб своего клочка земли, своего дачного участка или надела земельного, а он ещё кто-то. Он Богу лицо в лицо должен смотреть в этот день. Встрепенулась душа, и человек почувствовал, что он не просто гражданин мелкого уездного княжества, он – сын Божий, он – гражданин Вселенной. Так вот, это уменье – уменье контрастно стоить время – сегодня стёрлось. И современный человек различает дни разве что по принципу: “О, сегодня “Поле чудес” или завтра “Поле чудес”?” Как наши дни строятся: “Это до программы “Время” или после неё показывать будут?”
Так вот, церковный календарь, он в этом смысле человечен, и он строится на контрастах. Масленица. Буйство красок. Буйство плоти даже в некотором смысле. На Масленицу карнавалы проходят. В католическом мире, в Латинской Америке “карнавал” – это от слова “мясо”. Как раз заговение на мясо, поэтому последние дни гуляют, а потом Великий Пост. Вы знаете хотя бы одного тележурналиста, который бы вам об этом рассказал? Рассказал бы, что после карнавала начинается Великий Пост? Я никогда такого не слышал, чтоб наши телевизионщики об этом рассказали. Это странно: как люди грешат, об этом рассказывают. Хм, а о том, как каются, не любят рассказывать. Наверное, снять на видеокамеру это тяжелее.
Ну, так вот. И у нас Масленица, хорошо, погуляли. Затем Великий Пост тут же, без перерыва почти начинается. Совершенно другое ощущение души, другой опыт. И затем радость Пасхи. Вроде бы: вот радость Масленицы, и вот радость Пасхи. Какие они разные, эти радости… Радость плоти, радость желудка – блинная радость Масленицы, и светлая, именно духовная радость Пасхи.
А теперь я вам скажу ещё, признаюсь ещё в одном обстоятельстве, ради которого я люблю Православие. Я не говорю, что только ради этого, но как бы вот среди многих-многих. Это обстоятельство я бы выразил так: трезвость. Удивительная трезвость. Знаете, ведь Православие – это огромный мир, который в себя вбирает очень многое. Здесь есть поразительная мистика: в Православии нет потолка – то есть, ввысь, для восхождения. Помните Евангельские слова: “Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный?” Эти слова в Православии понимаются абсолютно буквально! И православное богословие говорит о таинстве обожения, теозиса человека. О том, что человек может глазами созерцать нетварного Бога, просвещаться Его нетварным Светом.
Католики этого боятся. Католики заявляют: “Это невозможно! Не может тварь дорасти до того, чтобы соединиться с Богом”. А православные говорят: “Может! Опыт наших святых отцов говорит: может!” То есть, здесь нет верхнего потолка.
Но при этом Православие оказывается способным, призывая к великому, благодарно замечать маленькое. Очень часто сегодня мы видим, как появляются некие религиозные секточки, которые говорят: “Идём к Богу!” А между делом оказывается, что для этого надо всё маленькое, всё, что меньше Бога, растоптать: “От родителей отрекись, семью забрось, жену оставь, детей забудь – и в монастырь! в монастырь! в монастырь!” Вот Аум Сенрикё вспомните, “Богородичный центр” и т.д. Масса таких сект! Православие умеет ценить человеческое добро. Да, оно говорит о сверхчеловеческом мире, но умеет ценить человеческое добро. И умеет понимать, что человек сложный.
Я к чему об этом заговорил. Знаете ли вы, какое первое установление Великого Поста? Дело в том, что вот есть такая книга, она называется “Типикон”. Это книга, в которой содержится богослужебный Устав Православной Церкви. Ведь в Православной Церкви каждый день есть какой-то праздник. Кроме того, каждый день недели имеет свою символику. Каждый день недели приближает или отдаляет нас от Пасхи, и т.д. И вот как служить? Это очень сложное искусство, как строить службу, чтобы все эти краски, календари, циклы в ней совместились. И этот “Типикон” – это огромной толщины книга, которая рассказывает, как совершается богослужение в храме. Это книга для священников и для хора. Для регента хора, прежде всего, – уставщика. И, кроме того, эта книга по происхождению монашеская. То есть в ней рассказываются правила жизни монастыря на год.
Надо заметить, что это некоторая сложность в жизни Русской Православной Церкви. Сложность заключается в том, что у нас есть Устав монастырской жизни, но у нас нет узаконенного Устава приходской жизни. И это создаёт определённые сложности. Скажем, ещё в XII веке византийские богословы обсуждали, должны ли миряне поститься столько же, сколько монахи? Например, Вольсамон, знаменитый знаток церковного права Византии, говорил так: “40 дней до Рождества постятся только монахи. Миряне постятся только 7 дней до Рождества”. Понимаете, эти проблемы, конечно, есть. Вот “Типикон” описывает жизнь монастыря. Теперь представьте себе: открываем мы “Типикон” на странице “Понедельник первой седмицы Святой Четыредесятницы”. Открываем, и первое, что мы там читаем: “Будильщик (т.е. тот монах, который бьёт в деревянную колотушку и будит братию) клеплет (т.е. бьёт) часом позднее обычного ради вечернего утешения братии”. Я поясню. Словом “утешение” на языке “Типикона” называется раздача вина. Когда бывает какой-нибудь праздник, то говорится, что “в этот вечер на трапезе бывает братии утешение”. Скажем, укруха вина ставится на стол.
Так вот, поскольку накануне было заговение и, понятное дело, что там всё скоромное подъедалось, и с весельем расставались, и вино тоже было на столе, и братия улеглись спать позже обычного и после изрядного пиршества, то поэтому в первый день Поста подъём на час позже. Чтобы люди успели отоспаться, прийти в себя и уже не спали в храме. Это удивительно трезвенное такое наблюдение, именно как правило. Когда человек живёт именно в таком церковном ритме, ему понятен смысл именно такого установления и такой фразы.
А затем начинается великопостная служба, читается удивительный канон – Покаянный Канон Андрея Критского. Канон, который имеет очень много граней постижения. Во всей глубине своей этот Канон может быть понятен только изрядному богослову, человеку, который почти наизусть знает Библию. Это такое песнопение, очень долгое, огромное по своему объёму, поэтому и называется “Великий Канон”. И если его читать подряд, это занимает где-то 3 часа …
Как вы понимаете, в храмах наших стоят люди, которых при всём уважении нельзя назвать знатоками Священного Писания. И, тем не менее, (чудо церковного таинства служения) этот Канон любим народом, и он действительно действует на душу, берёт сердце в свои руки. Он ведёт его, потому что сама атмосфера храма в эти дни, в эти вечера Великого Поста, само звучание этих священных слов, что-то меняет в душе человека. Ведь сегодня мы это прекрасно знаем, что жизнь не сводится к тому, что знает наш рассудок – есть действительно какие-то глубины подсознания. И вот если человек постоянно слышит скверные слова вокруг себя, то это не может не отложиться на его душе. Если по стёклышку бьют песчинки, каждая оставляет крохотную царапинку, след каждой песчинки незначителен, но рано или поздно стекло помутнеет – эти песчинки собьются в такую сеть, что оно станет непрозрачным. Так вот, если такой эффект имеют скверные слова, то ведь доброе и светлое слово тоже обладает таким воздействием. И хотя бы поэтому, даже не понимая вполне церковнославянского языка (а сегодня многие, особенно начиная церковную жизнь, его не понимают) всё-таки стоит приводить себя в храм, ставить себя в нём и слушать. Потому что человек больше, чем его рассудок. И там, где рассудок не вполне понимает смысла слов, там сердце чувствует что-то своё. А самое главное – в Каноне Андрея Критского не просто вспоминается, что вот такой-то человек сделал тогда-то то-то, а после каждого такого эпизода следует понятная любому человеку молитва: “Помилуй нас, Господи, помилуй нас!” “Помилуй мя, Боже!” Это понятно любому человеку, который не знает церковнославянского языка. А ведь в этих словах – “Помилуй мя, Боже” – сама суть Православия. Эти слова, эту молитву нельзя перевести ни на один язык мира. Пробовали. Есть много православных приходов, которые открылись в Германии, в Англии, во Франции, в Америке, в Австралии – в самых разных странах. И на местные языки переводят нашу Литургию. И вдруг оказывается, что в других языках нет слов, чтобы перевести слово “помилуй”. И переводят, скажем, “Господи, сжалься!”, по-французски: “Господи, поимей жалость”. “God, have mercy”, –англичане скажут. На русский это можно перевести только одним образом: “Господи, прошу пардона”. Потому что mercy – это слово из французского языка, для англичанина оно иностранное, по сути дела.
А почему? Помните (если кто слушал Баха, или Моцарта, Вивальди, западные католические или даже лютеранское церковные песнопения), что месса служится на латинском языке, но одна молитва поётся по-гречески? “Кирие элеисон, Кристи элеисон” – это не по-латыни, это по-гречески. Потому что люди понимали, что эту греческую молитву “Кирие элеисон” (“Господи, помилуй”) нельзя перевести на латынь. Почему нельзя? Вот в русском “помилуй” корень “милость” созвучен (а может, оттуда и происходит) со словом “масло”. В греческом “элеисон” – “елей” – “масло”. Дело в том, что в православном понимании мы от Бога ждём исцеления. Не амнистии, не извещения о том, что небесные инстанции больше не гневаются на наши грехи и порвали нам приговор, а исцеления. В грехе я ранил свою душу. Вот представьте себя, мама, уходя, говорит малышу: “С ножницами не балуйся”. Ну, пацан любопытный, только мама за порог, он, конечно, сразу за ножницы. Баловался с ними, баловался, – себе палец порезал. Мама возвращается. С одной стороны, она сердится на малыша, что он, мерзавец такой, всё-таки нарушил её заповедь и порезал себя. Но что малышу-то надо от мамы? Чтобы мама сказала: “Ну ладно, так и быть, я вижу, что ты плачешь и просишь прощения, я тебя в угол ставить не буду”. А кровь пусть течёт.
Вот человек в таком положении. Да, мы нарушаем Заповеди Божии, но ведь через это мы уродуем самих себя. Если Бог говорит: “Ладно, я вас прощаю”, конечно, это радостно слышать, но ведь душа так и остаётся больной. И поэтому в православном понимании мы просим у Бога и приемлем от Него прощение не в смысле юридическом, а прикасания к глубинам нашей души, которое может исцелить. Дело в том, что масло – это древнейшее лекарство. Более того, масло – это первое лекарство, с которым человек встречается в своей жизни. Младенчик рождается – его маслицем подмазывают. Масло защищает от инфекции, масло смягчает кожу. И поэтому, когда мы молимся “Господи помилуй”, то тем самым выражаем, чего желает наше сердце: “елея благодати Господней”. Того, чтобы Господь вошёл в наше сердце и исцелил нашу душу, изуродованную страстями.
Великий Пост – это время, когда человек находится в пути. Это путь к Пасхе. И поэтому, поскольку мы в пути, как ни странно, Великим Постом, оказывается, меньшее богослужение. Великим Постом не служится Литургия. Другие службы дневного цикла, суточного цикла остаются, а Литургия не служится. Она служится только по субботам и воскресеньям, но суббота и воскресенье считаются в православной традиции праздничными днями в любом случае – это не постовые дни. Это очень важно понять: суббота и воскресенье не входят в число дней Великого Поста. Суббота и воскресенье – это не пост, поэтому там Литургия служится, а в остальные дни –нет. И только в среду и пятницу для тех людей, которые сугубо желают причаститься, допускается Причастие, – они могут прийти в храм и причаститься, но Дары не освящаются ради них в эти дни, а они причащаются Дарами, которые были освящены заранее, в предыдущее воскресенье.
И, кстати, тем людям, которые ещё не знают церковных установлений, я очень советую: чтобы понять, что такое Великий Пост, ходите в храм кроме субботы и воскресенья. Хотя бы на полчаса загляните, если есть в вашем городе храмы, в которых ежедневная служба – монастырский, скажем, храм. На будние дни хотя бы несколько раз зайдите, и пусть не всю службу, если с непривычки не можете всё выстоять, хотя бы 20 минут, полчаса постойте, подышите этой удивительной атмосферой Великого Поста.
Ну, а теперь надо перейти, наконец, к тому вопросу, который возникает обычно у всех, когда речь идёт о посте. Что с диетой, что с питанием? Зачем, вообще говоря, эти ограничения в пище? Неужели Богу есть какое-то дело до того, что лежит у меня в тарелке? Сказано же в Евангелие: “Не то, что входит в уста человека, оскверняет его, а то, что выходит из уст его”, т.е. злые слова, слова осуждения и гнева. Значит, прежде всего, христианский пост никак не связан с представлением о том, что бывает пища, которая оскверняет человека или не оскверняет его. Это ветхозаветное деление на пищу “чистую” и “нечистую” в Новом Завете уже совершенно не приемлется. Всё, что создал Господь, всё чисто. Если это съедобно, то, что же, – кушай. Не пищей оскверняется человек. Но в то же время, почему мы говорим о том, что воздержание в пище бывает необходимым? А потому, что человек целостен. Мы – не просто дух. Человек – это воплощённый дух. И от того, как живёт моё тело, очень во многом зависит жизнь моей души. Вот посмотрите: человек меняет одежду. Как много от этого меняется! Вот женщина одевает вечернее платье – и она уже совершенно другая. Вот она только что была в телогрейке – она одна, а вот вдруг она поменяла её на вечернее платье – она уже совершенно другая. И другая не внешне, а она чувствует себя иначе, ощущает себя иначе, иначе смотрит, иначе чувствует! Значит, если даже от одежды зависит жизнь души, тем более она зависит от вообще состояния тела. Преподобный Серафим Саровский однажды на вопрос о том, как надо поститься, ответил так: “Телу надо дать понять, что оно тоже виновато”. Понимаете, дело в том, что человек грешит не телом. Человек грешит своей свободной волей. Не тело виновато в наших грехах, а наша душа. Но, тем не менее, многие грехи происходят потому, что грех, шевельнувшийся в моей душе, как резонатором, мегафоном, был усилен моею плотью. И вот бывает нужно этот мегафон ослабить, чтобы он меньше резонировал. И вот пост для этого и служит.
Итак, по мысли преподобного Серафима Саровского, пост – это не главное в жизни христианина, и молитва не главное, и даже милостыня, а главное – это стяжание Духа Святаго. А пост, молитва и милостыня – это средства для этого.
Итак, пост – это не главное. Пост – это дорога к Пасхе. Пост – это средство. Но дело в том, что чтобы правильно пользоваться средством, надо знать конкретно для чего.
Понимаете, если я Вам подарю молоток и скажу, что с помощью молотка можно собрать машину.. ну, это правда. Но, вообще-то, надо указать, какие именно части в машине могут соприкасаться с молотком. А иначе, понимаете, начнёте колотить куда ни попадя, и все эти полуфабрикаты, запчасти, могут только разрушиться, только и всего.
Так вот, мало сказать, что пост нужен для духовной жизни и т.д. Конкретно, для чего именно? У поста (в смысле воздержания от мясной, плотной пищи) три смысла. Первый, который больше всего знаком всем нам и с которого я начал: это знак общецерковной солидарности, действие послушания. Церковь благословляет в это время поститься – из послушания Церкви, из чувства своего единства, соборности с остальными христианами православными я буду в это время поститься, хотя мне это тяжело и радости никакой не доставляет и т.д. Это первый смысл, на котором, как я понимаю, большинство церковных людей на самом деле сегодня находятся.
Второй смысл: пост нужен для того, чтобы сделать душу более независимой от плоти, чтобы слегка погасить избыток сексуальной энергии, прежде всего. Но и здесь также с самого начала нужно заметить, что, прежде всего, в таком случае (во втором смысле) пост приложим не ко всем. Он приложим только к людям, что называется, половозрелого возраста – т.е., может быть, начиная от подростков, ну и кончая периодом, когда приближается уже иной период жизни, когда плоть уже не возбуждает человека. Значит, это я к тому, что когда, скажем, в христианской среде речь идёт о посте детишек, то здесь, может быть, имеет смысл им говорить, что вот надо поститься просто из послушания. Но, понимаете, дело вот в чём: ведь можно проще дать человеку понять, что пост – это время такого сугубо личного подвига и время послушания. Для этого у пятилетнего малыша не обязательно молоко отнимать. Если вы перестанете его пирожными до Пасхи кормить, перестанете ему вкусности печь… Вот он привык, что вы ему ватрушки печёте, а вы перестанете ему ватрушки печь и поясняете, почему вы ему не печёте ватрушек, а молоком поите, – для него это будет достаточный пост. А вот в тринадцать лет надо подумать, стоит ли его, действительно, так упорно мясом кормить или нет.
Но здесь вопрос некой решимости. Человек действительно, всерьёз, намеревается ограничить буйство своей плоти или нет? “Половинка на серединку” – как бы смысла нет. И очень часто это то, что вызывает разочарование в людях: “Вот я как бы пробовал поститься, а облегчения в искушениях не настало”. И вот это тоже, конечно, серьёзный вопрос, но это вопрос пастырский, что в таком случае делать.
И, наконец, третье значение поста как воздержания от тяжёлой пищи – это облегчение молитвенного труда. Как однажды один старец сказал: “Есть нужно столько, чтобы когда ты встаёшь из-за стола, хотелось молиться”. Вот если ты встаёшь с тяжёлым чувством, так что о Боге как бы и думать не хочется, значит, переел.
Вот есть благодарственная молитва после трапезы у православных, в которой мы благодарим Бога за то, что Он насытил нас земных Своих благ. Затем человек просит: “Не лиши нас Небесного Твоего Царствия”. Вот я помню, однажды мой знакомый священник, обладающий такой хорошей самоиронией, после достаточно плотной трапезы встал из-за стола и говорит: “Ну что, братия, нажрались? Теперь в Царствие Небесное давайте попросимся”. Соответственно, есть нужно так, чтобы не слишком дискомфортно было между вот этой молитвой, что мы просим у Бога, и тем, в какое состояние мы только что себя привели. Значит, в этом смысле пост – это средство истончения плоти. Простите, я забыл объяснить, что означает слово “плоть” на православном языке. Плоть – это не тело. Плоть – это та часть нашей души, которая связана с телом. Это те движения нашего сознания и подсознания, наших чувств, которые связаны с нашей сексуальностью, совершенно естественно (ведь сама по себе сексуальность безгреховна. Помните, 1-я глава Библии говорит так: “И создал Бог человека, мужчину и женщину создал их”?), связаны с нашей телесностью, с нашим инстинктом еды и так далее. Вопрос в том, в какой мере всё это определяет нашу сознательную душевную жизнь. Значит вот то, что находится на грани между телом и нашей душой как таковой, нашим духом, – это и есть плоть. Но на современном языке можно было бы сказать, что плоть – это то, что исследует фрейдистский психоанализ. Так вот, плоть – это раковая опухоль, когда наша сексуальность распухает за отведённые ей пределы. Как однажды один русский церковный писатель сказал (он был сыном священника, и поэтому потом через лагеря прошёл в советское время), очень тонкий такой писатель Сергей Худов: “Православная Церковь – это не Церковь, которая состоит из бесполых людей. Церковь благословляет брак, благословляет влечение мужчины и женщины, освящает его. Но одно дело собака, которая сидит во дворе на цепи, и другое дело – та же самая собака, которая забралась с четырьмя лапами на мой стол и пожирает мой обед”. Вот когда та же сексуальная стихия распухает за пределы и становится диктатором – вот это уже плоть. И эту плоть надо поставить на место. И вот здесь, конечно, пост может помочь.
Поэтому поймите: проблема не в том, что лежит у меня в тарелке. Объесться можно и постной пищей. Проблема в том, как всё это влияет на молитвенную настроенность человека. И вот здесь есть ещё одна проблема.
Если сказано, что пост истончает плоть, то ведь дело в том, что через эту истончившуюся завесу такая образина может выглянуть! Пост делает человека более прозрачным. И тогда наружу могут начать проступать такие страсти, которые обычно человек в себе более-менее культурно скрывает.
Однажды у одного старца спросили: “Как можно себе представить, что такое ад?” И он говорит: “Ну, пойди в свою келью. Вынеси из кельи Евангелие и Псалтирь. Запрись. Загради все окна и двери. И не молись! Вот так, один, без молитв, проживи несколько суток, и ты поймёшь, что такое ад”, – состояние, когда человек один, без Бога, и когда все те мысли и страсти, которые жили в нём, они все там начинают бурлить, и он с ними остаётся один на один – без Бога, без братии и без духовника. И они начинают терзать его и раздирать. Так вот, пока человек живёт в мире, у него есть какое-то утешение: ближние, книги и ещё что-то такое. А вот когда всё это отнимается, человек остаётся один на один с собой, и оказывается, что самого страшного врага, самого страшного зверя я ношу в себе.
Так вот, начинается время поста, истончается эта завеса, и как часто бывает, что постящийся человек становится социально опасен, рядом с ним находиться страшно, он жутко раздражительным становится. Пока он был сыт, он злился только по пятницам. А как только он постоянно чувствует источник беспокойства (а голодный желудок – это постоянный источник раздражения, а он не умеет своё раздражение контролировать, он не владеет своей душой, своими эмоциями), вот это раздражение его желудка начинает выливаться на всех вокруг. И поэтому бывают случаи, когда опытные духовники запрещают поститься.
Вновь поймите: пост – это средство для достижения цели. А если человек к этой цели и не идёт? Ему не интересно никакое духовное творчество, духовное делание. Так в его руки молоток влагать опасно. Вот, у нас с вами кружок по сборке автомобильчиков “сделай сам”. И вот запчасти разложены, и каждому в руки даётся молоток. И оказывается один человек, который совершенно не собирается никакой автомобиль собирать. Он весьма раздражителен, а вы ему в руки молоток даёте. Так он этим молотком, простите, не по болтам стучать начнёт, он по головкам может начать стучать. И вот поэтому бывают случаи, когда духовники запрещают некоторым людям поститься. Говорят: “Нет, ты лучше вот спокойно живи. Вместо поста физиологического (питание) ты лучше Покаянный канон каждый день читай, в храм почаще ходи и попробуй за собой грехи прежде всего видеть. Это будет твой пост”.
Вот в древнем патерике есть такой рассказ, он, модифицируясь, и в нашей жизни постоянно воспроизводится. Приходит человек к старцу, духовнику, и говорит: “Батюшка! Вот пост наступает, что мне кушать-то?” Или как я однажды слышал от одного священника в советскую эпоху. Приходит женщина и говорит: “Батюшка, вот я работаю в советском учреждении, и я там поститься не могу, потому что в столовой там рыбный день только в четверг, всё скоромное, и я всё время на глазах у своего начальника и парторга кушаю. Лишние вопросы будут, если я буду поститься. Как мне быть, что есть-то?” В ответ слышит: “Всё ешь. Людей не ешь”.
Главное – воздержание от каннибализма. Людей не ешь: не гневайся, не осуждай, не раздражай – это и будет истинная жертва. В этой связи стоит коснуться ещё одной детали.
В последнее время возникла проблема, которой не было лет 8 или 10 назад. Появилось, я бы сказал так, постовое извращение. Понимаете, когда десять лет назад, в советское время, человек начинал поститься, это значило однозначно: он будет кушать жареную картошку, перемежая её с рисом и макаронами, и по большим праздникам, если удастся, он купит себе заморскую баклажанную икру и время от времени будет добавлять её на краешек своей тарелки. А больше ничего, собственно, он и купить-то не может. Ну, булку будет на ходу жевать. И пост действительно будет постом.
А сегодня очень часто приходишь в православный дом, тебе подают “постовой обед”: брюссельская капуста, осьминоги, кальмары, устрицы. Всё постное, действительно. Но если вот так вот вместе всё сложить – заграничное варенье там какое-то, джемы, постные маргарины, кокосовое молоко (оно постное, но молоко, очень интересно), так получится, что на самом деле этот “скромный” постный обед стоит дороже бифштекса. И вот здесь тогда возникает вопрос: а смысл-то нашего поста? Свт. Иоанн Златоуст так пояснял смысл поста: “Ты подсчитай, сколько денег стоит твой скоромный обед, когда ты ешь мясо. Затем подсчитай, сколько будет стоить твой обед, если ты будешь без мяса есть, а разницу отдай нищим”. Вот это, говорит, смысл поста. Чтоб не просто самому питаться, а чтобы за счёт этого образовывались лишние деньги, которыми можно было бы помочь человеку.
А сегодня получается феноменальная вещь. У нас это ещё не так чувствуется, а вот иногда я просто попадал в такую ситуацию, когда приезжаешь в Италию, например. Православный монастырь. И видишь – рыбу они не едят, а мясо едят. Не постом, а вот когда поста нет. Но по русским представлениям, чтоб в монастыре есть мясо – это просто беззаконие. Я, конечно, тоже с гневом, осуждающе, на всё это гляжу: “Ну ничего себе у вас монастырь тут – мясо едите. Рыбки бы купили!” Я мне поясняют: “Так у нас рыба в два раза дороже, чем мясо”. И, действительно, любой человек, который знает западные цены на продукты, знает – рыба стоит в два раза дороже, чем куриные ножки там какие-нибудь, чем мясо. И возникает вопрос: ради чего тогда монастырь будет собирать деньги с прихожан, с пожертвований, и эти деньги будет тратить на видимость поста? Потому что это видимость поста – рыбу едят, а на самом деле в это время с рыбой-то лепту вдовы лишнюю съедают. Так что вот об этом тоже стоит предупредить. Что, наверное, всё-таки пост – это время, вновь говорю, когда мы должны быть христианами чуть больше, чем обычно. А быть христианином – это означает не только любить Бога, но и ближнего своего.
Так вот, последнее, что я хочу, пожалуй, сказать. Я уже вам сказал, что суббота и воскресенье не считаются днями Великого Поста. Но это не означает, что в эти дни церковный устав предполагает, что дожил до церковного утра и тут срочно жарь яичницу Великим Постом. Нет. Дело в том, что это время, когда человек в храме может радоваться. Это время, когда нет покаянных молитв. Время, когда нет литургического поста. Но дело в том, что те две цели, о которых я сказал – облегчение молитвенности и утеснение плоти – это такие наступательные действия, которые требуют систематичности. За одну неделю эффекта не добьёшься. То есть, можно добиться, но если это очень строгий пост будет и т.д.
Я помню первый свой Великий Пост, когда поехал к одному священнику на приход, и там так серьёзно попоститься пришлось. Я всё-таки был не совсем мальчик, когда я туда приехал. Так что меня поразило: батюшка был словоохотливый (прости Господи), и в последний день, когда мне надо было уже уезжать, он всё равно вот говорит, духовные истории какие-то вспоминает или ещё что-то. Он, конечно, на самом деле целая духовная энциклопедия. Но дело в том, что автобус уже уходит, а он всё говорит, говорит, говорит… Наконец, удаётся последнее благословение у него испросить и надо бежать, иначе автобус из этой деревни ходит раз в день, так вообще не понятно, когда я до Москвы доберусь. И вот автобус уже почти уходит, а я к нему бегу. И вот когда я после недели поста за этим автобусом побежал, вдруг я ощутил себя так, как будто мне 12 или, не знаю, 10 лет. Вот у детей радость от бега – чувство, которое очень прочно потом забываешь. Чем быстрее бежишь, тем больше радость; не усталость накопляется, а радость. Я уже давно перестал быть мальчиком, и вдруг после этого поста я ощутил такую же радость движения. Но ладно, это, скажем, почти телесная радость, хотя я должен сказать, что, действительно, при серьёзном посте это радость для тела, облегчение для тела, это правда. Не случайно сегодня так много разных методик лечения голоданием и так далее, но главное – душа. Так вот, всё-таки за неделю здесь эффекта достичь не удастся. А если жить в таком слишком рваном ритме…
Знаете, у мусульман пост какой, да? Вот месяц рамазан наступает, и пока солнце на небе – “глаз аллаха” – они не едят. Как только настала ночь (а ночь определяется тем, что выносят на улицу две нити – белую и чёрную, и когда невозможно отличить, где из них какая, в какой руке, значит, день кончился, началась ночь), возвращаются по домам. И тут всё, пожалуйста: плов, всё что угодно будет. До утра поели, утром поспали, и затем снова постятся до вечера. (Но должен заметить, что это правило возникло на Ближнем Востоке, а там очень тёмные ночи, на Севере они почти белые, а там очень резкая грань дня и ночи, поэтому там это правило очень эффективно действует. Я думаю, что мусульмане здесь вряд ли могут по этому правилу поститься. Поэтому они по часам, скорее, отмеряют – после двенадцати, скажем, уже можно кушать.) Так вот, такой пост на самом деле столь длительного эффекта не имеет, потому что ты день как бы провёл в таком посте, а за ночь ты столько опять всего набрал, что потом от этого не то что день – там надо будет неделю от этого очищаться ещё, из организма всё это выводить.
Так вот поэтому и в православной традиции, хотя суббота и воскресенье Великого Поста считаются не постными днями, но праздничными, тем не менее, в смысле диеты, так сказать, пост в эти дни продолжается, хотя с некоторым послаблением. Иногда в некоторых храмах, в семинариях, даже рыба разрешается в воскресенье и т.д.
Ну, вот, я попробовал объяснить, что пост – это не такая иезуитская выдумка, как это иногда кажется, что пост имеет отношение к таинственным движениям нашей души. И поскольку пост есть путь, и путь этот кончается Пасхой, то вновь стоит заметить, что это то средство, которое, действительно, оправдано своей целью. В моей жизни был такой случай, когда я не мог поститься Великим Постом и встречал Пасху. Вы знаете, радость была совершенно не та. Такое ощущение было, что Пасху украли. В пасхальные дни, в ночь зачитывается Великое Слово Иоанна Златоуста: “постившиеся и не постившиеся, приидите все” – для всех это радость, а тем не менее, оказывается, наша душа и даже наше тело устроены слишком мудро. И затем, действительно, получаешь соразмерно тем трудам, которые ты понёс.
-Каким должен быть Пост и в чём он должен состоять, если в семье муж или жена верующие, а супруг второй нет?
Я не священник, а очень часто задаются такие вопросы, которые должны решаться не инструкцией, не энцикликой Папской, не параграфом, а в таком интимном, личном диалоге духовника с человеком, когда священник знает жизнь этого человека, знает его действительные семейные обстоятельства, меру его какого-то духовного подвига. И тогда священник может разумно сказать, а не просто так вот на все случаи жизни. Поэтому сейчас скажу так, что мне представляется, что пост не должен вносить в отношения озлобления.
Помните, Апостол Павел говорит: “Если то, что я ем мясо, смущает брата моего, не буду есть мяса вовек”? Потому что дальше, он поясняет: какая глупость, если из-за мяса, из-за еды человек погибнет. В семье это ведь очень серьёзная проблема. Вот, скажем, один супруг начал поститься – он пришёл в церковь и начинает соблюдать церковные уставы, а второй начинает возмущаться: “Слушай, это что, церковь у меня жену украла? Ну, ты постишься, ладно, это твои проблемы, а мне-то чего мяса не варишь?”
Это ещё ладно, а гораздо серьёзнее бывают случаи (пост ведь включает в себя воздержание от брачной жизни): я знаю случаи, когда муж приходит и начинает требовать: “Вы что, батюшка, с моей женой сделали? Я муж или не муж?! А она мне заявляет: “Нет, милый, только после Пасхи!””. Понимаете, это серьёзный вопрос. Мне кажется, есть такой миссионерский аспект, что своей твёрдостью та же жена может привести мужа в состояние такого озлобления, и не против себя даже, а против Церкви. И тот тогда будет только и думать о Церкви и Евангелие как о какой-то страшной инквизиторской инстанции, которая украла у него жену, лишает его всех радостей, и он сам на долгие годы останется вне Церкви. А это, в свою очередь, скажется на воспитании детей.
Протодиакон Андрей Кураев
