Обрести себя

Я опять на несколько дней уехал на Афон. Несколько дней я отсутствовал… четыре-пять. Я уехал немного очистить свой ум. Я уехал успокоиться и восстановить душевное равновесие. Я уехал отдохнуть, обрести себя и снова прикоснуться к моему Господу. Теперь я вернулся. И подумал, что сегодня не буду говорить на ставшие привычными темы, а расскажу лучше что-то новенькое: поделюсь свежими воспоминаниями, свежими впечатлениями из этой недолгой поездки – паломничества на Святую Гору. Я расскажу о том, что меня поразило.

Как прекрасны были эти дни без телефона, e-mail᾽а, телевизора, новостей, радио, журналов и газет, без всего подобного! Ум очищается. Мой ум очистился всего за несколько дней. За несколько дней успокоилась моя душа. Как прекрасна эта реабилитация! Ты понимаешь, что здесь, в миру, мы живем ненормальной жизнью. Только не завидуй мне, слыша всё это! А-то некоторые говорят: «У тебя есть возможность, потому ты и едешь», – а уехать ведь не так-то просто (имея в виду, что и мы бы хотели взять отпуск, но не можем оставить свои обязанности, людей, которые в нас нуждаются). Невозможно исчезнуть бесследно, живя в этом мире. И всё же временный отдых необходим. У каждого существует потребность в отдыхе, и надо отыскать немного времени для него.

Тот, кто может, пускай отправится на Святую Гору, другой – к себе на дачу, восстановиться душевно, третий в паломничество, и так умиротвориться. Сам Господь, когда Его ученики вернулись из миссионерского путешествия, в которое Он их посылал, сказал им: «Придите вы сами… и почийте мало» (Мк. 6: 31). Отдохните немного. Человеку нужен отдых. Отдыхая, ты понимаешь, насколько противоестественной стала наша жизнь в городах! Сколь нездоровым сделался наш ум! Мы теряем голову от непрерывного шквала новостей, событий, информации и сами не отдаем себе в том отчета. Более того, мы ощущаем потребность в подобном безумии, и без него нам дискомфортно!

А я хочу тебя спросить: ну что такого случилось со мной за эти дни, когда я вообще не смотрел телевизора, не видел новостей и ничего не знал о том, что происходит? Не зная о том, что творится в мире, я молился о мире словами молитвы: «Господи Иисусе Христе, помилуй мир Твой». Я не знал о последних событиях и их развитии. А зачем мне было знать все подробности? Они и так известны: проблемы, еще раз проблемы, войны, экономический кризис, трудности, болезни, землетрясения, наводнения. Разве мы не в курсе? Разве не одно и то же приключается постоянно? Разве не одно и то же повторяется изо дня в день, и мы узнаем об этом, но ничего не делаем? Ведь ты слышишь обо всем этом, а не молишься! Там я не слышал, не знал, не получал новостей через мозг, но имел извещение от Бога через сердце и молился об этих людях, об этих ситуациях и т.д. Здесь, в городе, мы слушаем новости, и они проходят, едва касаясь нашего сердца, нашего ума. Затем они уходят, теряются, а мы реально заболеваем.

Жизнь, которой мы живем, противоестественна. Мы пьем ненастоящую воду и дышим нечистым, несвежим воздухом. На Афоне же всё непорочно и первозданно – там всё подлинное, настоящее и прекрасное! Очищаются легкие твоего сердца и твоей груди. Ты пьешь воду, она тебя освежает, и ты насыщаешься подлинностью вещей. Чистую воду, из журчащих ручейков, стекающих с гор. А воздух!.. Ты вдыхаешь настоящий кислород, ты вдыхаешь йод моря! Ты глядишь на море, широко раскрыв глаза, и тебя переполняет радость! А в городе ты смотришь по сторонам, и твой взгляд натыкается на многоэтажные коробки, на колонны, на асфальт, на светофоры. Здесь – будоражащие шумы. Там – безбрежный покой! Ты слышишь пение птиц, ты видишь монахов, которые тихо выполняют свои работы, свои послушания. Неторопливый ритм жизни… Всё происходит неспешно. Приходит один кораблик в день, и ты себе говоришь: «Пойду его встречу». Всё происходит без волнения, без паники, без спешки. Как же это прекрасно! Как мне это нравится! Теперь, когда я вернулся в город, я говорю: «Как мне было хорошо там, с отключенным мобильным телефоном!» (Вот она, наша зависимость от смс-сообщений и звонков! Я нужен людям, они нужны мне, я должен встретить того-то, увидеть, не упустить!) Какое же это освобождение! Ты вновь обретаешь себя. Как это замечательно – снова стать самим собой, таким, каким тебя создал Господь! Ведь Он сразу поместил человека в спокойный ритм жизни, на природу.

Не думай, что я наслаждался всем этим бесконечно долго. Я сказал: речь идет четырех-пяти днях. Это не так долго. Но так сильно! Польза, которую ты получишь, оставляет глубокий след в твоем сердце – след тишины и покоя. Как-то ночью я вышел из кельи, направляясь на службу (на службу монахи поднимаются в 3 часа), и посмотрел на небо. 3 часа ночи! На Афоне другие люди! Они пребывают в молитве! Я смотрел на небо, усеянное звездами, дивными звездами, которых из-за смога в городе не разглядеть. И не проснуться в городе в такую рань. Там у тебя просто нет стимула так легко подниматься на рассвете! А стимул – это группка людей, которых ты видишь: 40 отцов (или 50–60, в зависимости от монастыря), все они встают на службу, и один увлекает за собой другого, один вдохновляет другого, один воодушевляет другого, и тогда ты говоришь себе: «Я не один». Так и в кельях: там слышится шум от поклонов «кап-куп, кап-куп»… и кладут, и кладут поклоны монахи, молятся за весь мир, и ты спрашиваешь себя: «А что же я, неужели я буду бездельничать?»

Здесь горит огонь молитвы! Здесь сердца людей пылают молитвой! От них воспламеняешься и ты! Даже будучи лентяем или вовсе бесчувственным и безразличным человеком, ты встряхиваешься: «И я тоже буду молиться так, как молятся все!» Это ликующее торжество молящихся братий передается и тебе. Как чудесно было посещать те службы в 3 часа утра! На них я видел людей, очень значимых, очень святых, лишь одно воспоминание о которых сейчас дает мне силу. Только подумаю о них – и мысленно кладу перед ними поклон, лобызаю их руку и стопы и благодарю за то, что они есть. И только за то, что ты есть, отче, на Святой Горе, только за то, что ты есть, я хочу тебя благодарить. Ничего не делай, отче, кроме молитвы… Ты никогда не будешь строить домов, ходить на работу, приносит пользу, как принято говорить, обществу. Но твой вклад настолько велик, что, лишь подумав о тебе, я сразу воскресаю к жизни, пробуждаюсь от спячки, хочу исправиться и что-то сделать!

На Афоне я встретил одного старчика-подвижника. Монаха, который прожил на Святой Горе 50 лет и никогда не покидал ее. 50 лет он не ходил даже в другие монастыри. Ни на «панигиры» (престольные праздники. – А.Н.), ни на литургии, ни на агрипнии. Всё время он проводит в своем монастыре. 50 лет на одном месте. На этом месте он познал Бога и безостановочно творит молитву. Этот дар – непрестанного, неизменного поминовения имени Иисуса Христа – дал ему Господь. И он произносит слова молитвы: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» – постоянно, денно и нощно. На этом месте он познал мир, то есть Бога, и в Боге обрел мир. Без того, чтобы идти в него (в другие монастыри). Мир он имеет в своем сердце. Ему не нужно никуда для этого уходить со своего места. Наоборот, люди приходят к нему, чтобы его увидеть (в прямом смысле слова «увидеть»). Он не говорит, не вступает в разговоры, очень редко проронит слово. И обычно уклоняется, избегает говорить о своем опыте. Однажды он рассказал мне, как его отправили в Фессалоники (кажется, потому, что он упал в обморок на клиросе). Отправили без его собственного желания. «Потому я и поехал, – сказал он, – что меня выставили. Сам же я и не выезжал и никогда даже не помышлял выехать со Святой Горы».

Он просил меня молиться о нем: «Раз ты, – говорит, – батюшка, а я простой монах, помолись обо мне, чтобы в другой раз, когда ты придешь, меня уже не было в этом мире. Я хотел бы уже уйти». Так и сказал: «Помолись, чтобы в другой раз, когда ты придешь, меня уже не было на земле, но чтобы мне быть рядом со Христом». Он говорил это и был счастлив. Он говорил это с радостью (а не жалобно и не печально), с жаждой подлинной Жизни, которая есть Христос!

– Ну что ты, – говорю я ему.

– Отче, – ответил он, – я действительно прошу тебя об этом, а не просто так говорю, мол, «помолись». Смотри, ну сколько лет мы проживем? И в чем цель нашей жизни? Разве не в том, чтобы приблизиться ко Христу? Я люблю Его и беседую с Ним целый день. Я хочу встретить Его, и это будет для меня самым большим счастьем. Вот теперь, когда я уйду в мою келью, может, Он возьмет меня отсюда? Ведь лучшего и быть не может, как уйти ко Христу, Которого ты любишь.

Мы, остальные, уходить из этой жизни не хотим, потому что не любим Христа и нам приятна жизнь. Нам нравятся телевизионные каналы, сериалы, шоу, прогулки, еда. Эта жизнь нас зачаровала, похитила. Нас уловил в свои сети мир, и мы пустили в него свои корни. А тот старчик не пустил корней в эту жизнь. Он, живя здесь, живет в другой реальности. Его сердце обосновалось в раю. Вот что за человек!

Он говорил мне:

– Скажи об этом в миру, во время своих проповедей и бесед скажи об этом людям, чтобы они молились, чтобы повторяли слова Иисусовой молитвы. И сам повторяй: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Пускай все молятся этой молитвой. Почему они этого не делают? Ведь и в миру они могут просить Христа, называть Его по Имени, призывать Его благодать!

– Эх, – говорю я ему, – отче мой, так мне сейчас грустно уезжать от вас. Как мне здесь было хорошо.

– Нет, не говори так. Куда бы ты ни пошел, Христос повсюду. Я скажу тебе, как быть. Послушай! Ты приедешь домой, опустишь жалюзи и почувствуешь, что ты здесь. И делай то, что ты делал здесь. Что ты делал здесь? Молился. Молись и там. Ты можешь! Постился? Постись и там. Участвовал в агрипниях? Служи и у себя дома кратко агрипнию. И там можно. Читал духовную литературу? Читай и в миру. Опусти жалюзи и не думай, что ты сейчас у себя дома, в Афинах. А думай, что ты снова здесь, на Афоне, и всё, что ты делал здесь, делай и там. И так твой дом станет Святой Горой. Потому что имеет значение не место жизни, но образ жизни.

Замечательно сказано, не правда ли? «Опусти жалюзи и делай то, что ты делал и здесь». Это не трудно, это легко! Вот если я сейчас мысленно представлю, что я там, на Святой Горе, то что бы я делал там? Там я не был бы в состоянии стресса. Прекрасно. Значит, и здесь, дома, я не стану перенапрягаться чрезмерно. Это нечто такое, что поддается самоконтролю. Там я не совершал бы нервозных и поспешных поступков, значит, и здесь я могу их не совершать. Там я не говорил бы целый день по телефону – здесь тоже я могу этого не делать. Я могу отложить телефон в сторону и сказать себе: несколько часов или несколько дней я не стану разговаривать и побуду в тишине. Я в состоянии это сделать. Прилепляться нехорошо. Можно прилепляться ко Христу, к святым, но не к тем или иным местам, потому что это как если бы мы говорили Христу: «Господи, здесь Тебя нет, Господи, Ты меня обижаешь. Твое отношение ко мне, Твой Промысл, Твоя забота о мире – в них нет справедливости». Нет: Христос везде! Его любовь повсюду – и там, где я есть, я многое могу сделать для Христа…

Уходи в монастырь смолоду

После этого я побывал еще в одном монастыре, и там встретил юношу 18 лет. Он окончил школу и был «предпослушником», то есть послушником в том смысле, что хотел испытать себя[1]: выдержит ли он жизнь на Святой Горе.

Я спросил его:

– Что ты здесь делаешь?

Он ответил:

– Я послушник. Я пришел себя испытать и чтобы меня испытали (потому что понятие «послушник», «искушенник» именно это и означает: того, кто испытывает себя, понравится ли ему такая жизнь, но одновременно и понравится ли он им, тем, кто его испытывает).

То есть и ты сам смотришь, сможешь ли остаться в монастыре, но и другие тоже смотрят на тебя, смогут ли они тебя там оставить. В этом случае еще ничего не определено. Ты приходишь, проходишь испытание, не связывая себя никакими обязательствами, и никто тебя ни к чему не принуждает. Затем ты, если хочешь, уходишь, если хочешь, остаешься. Это стадия предподготовки и искуса.

Кто-то сейчас, слушая меня, говорит:

– Ну разве так можно? 18-летний ребенок! Это неприемлемо! Это легкомыслие! Его решения еще незрелы.

А я отвечу:

– Постой, прости меня. Моя мать вышла замуж в 19 лет. Разве ее поступок был незрелым? Моя мать меня произвела на свет, и ты приходишь и говоришь: «Дай Бог здоровье твоей матери за то, что она родила батюшку». Вот он, «незрелый» поступок, который совершила моя мать, то есть то, что ты называешь незрелостью, поспешностью…

– А, – скажет он, – ее решение незрелым не было.

Так я не понял: а ее решение (в том же возрасте) почему не было незрелым?

Я знаю очень многие пары, которые рано поженились, а после раскаивались в этом, не знали, что им делать. Просто в нашей жизни бывают мгновения воодушевления, когда мы принимаем решения. При этом большинство из нас, когда мы видим, что кто-то рано женится, ничего не говорит (потому что так делают все). Мы не сетуем: «Ах, как рано он женился». Когда же кто-то с ранних лет желает посвятить себя Богу, тут нас словно что-то задевает. Я (сказать вам правду?) вот сколько лет уже вижу выпускников школы, а впервые встретил юношу, который 18-летним пришел на Святую Гору (такой молодой!). Других не встречал. За столько лет это первый пример. Это исключение. И более того – прекрасное исключение, благословенное. Исключение, которое показывает, что Бог вдохновляет и сегодня души и вкладывает в сердца молодых людей желание горячо возлюбить Христа.

Неужели же это плохо? Почему это так сильно тебя смущает? Я хочу тебя спросить: а ты разве сердцеведец? И знаешь сердце каждого человека: этот легкомысленный, тот незрелый?.. Погоди-ка: отец Порфирий в 12 лет отправился на Святую Гору, и сегодня все читают его книги, слушают его житие, и умиляются, и раскаиваются, и видят чудеса, сотворенные этим человеком, который с 12 лет (не с 18, а с 12!) ушел на Святую Гору. И в еще более юном возрасте совершал духовные подвиги. Ты скажешь: «Да, но это исключение». Хорошо. Но кто тебе сказал, что этот юноша не станет исключением? Ты, который торопишься и признаёшь, что не являешься сердцеведцем, не можешь ведать того, что только Бог может, – знать тайны каждого человека.

«Или смолоду женись, или смолоду стрегись». Когда же кто-то делает второе и смолоду решает стать монахом, то происходит целая революция. Настоящий переворот! Но я убедился на своей жизни, что всё это в руках Божиих. И если что-то должно произойти от Бога, оно произойдет. А если оно не от Бога, то мир рухнет, но не произойдет! То есть даже если кто-то хочет стать монахом, этого не случится, если на то нет воли Божией. Что-то произойдет, помешает какое-то препятствие…

И сегодня у Бога есть многие, кто имеет тягу посвятить себя Ему. Но эту наклонность в наше время никто не возделывает, не приходит вдохновить молодых людей на то, чтобы они посвящали себя Богу. А как на самом деле прекрасно то, что мы так легко осуждаем: чтобы существовали люди, которые станут молиться за весь мир и переживать опыт старца Парфения Русского. Этот святой подвижник однажды сказал Богородице: «Матерь Божия, что это значит? То, что я стал монахом? Какой в этом смысл? Поведай мне сию тайну!» И Богородица ответила ему: «Знаешь, что значит то, что ты стал монахом? Это значит, что ты должен посвятить себя молитве за весь мир». Посвятить себя молитве за весь мир! Стать приношением за всё человечество. Чтобы я не мучился бессонницей (в миру), а отцы на Святой Горе бодрствовали бы и молились, отдавая мне свой сон. И когда я лежу в больнице, грешу, распутничаю, нищебродничаю, бедствую, переживаю развод или страдаю от той или иной болезни, чтобы они молились за меня. Ну неужели это так, по-твоему, плохо, чтобы люди посвящали себя Богу?

Не скрою, меня растрогал тот юноша, которого я встретил. И он ведь не один. Есть многие, желающие уйти в монастырь и посвятить себя Богу. Но этот ушел, лишь окончив школу. Ушел, чтобы испытать себя, сможет ли он остаться. И я не знаю, что он решит в конце концов. Не это главное. Потому что я сказал уже это тому, кто меня спросил:

– Послушай-ка, ведь тот, кто уходит из мира, чтобы стать монахом, пройдя искус, может через некоторое время раскаяться и покинуть монастырь. Разве это не будет провалом в его жизни?

– Отнюдь. Я не считаю это провалом. Я считаю это благословением Божиим. Каким? А таким, что он в течение четырех, пяти месяцев, сколько выдержал, оставался в монастыре, имея в своем сердце священное желание. И пускай он его не осуществил. Я всегда буду помнить, что этот человек жаждал приблизиться к вершине, высоко взойти на нее. Он поставил перед собой святую, благословенную цель. Он поставил перед собой цель божественную. Разве это плохо? Пусть даже… но он попытался! Он увидел свою меру выносливости, понял, что для такой высоты ее недостает, и смиренно сказал: «Не могу, я ухожу!» Ничего страшного! Молодец, что ты хотел, молодец, что ты стремился!

Другие стремятся к вещам суетным. Один целью своей жизни ставит купить автомобиль такой-то марки и для этого накопить денег. И это цель жизни?! И это то, что наполняет смыслом его жизнь?! Ужасно! И всё же человек этим живет. И никто не воспринимает его несерьезно. Никто не дерзнет ему ничего сказать, потому что вы схлестнетесь и просто рассоритесь. Другой целью жизни полагает поехать на Олимпийские игры. И это цель жизни?! Ну, хорошо, я его не осуждаю, но разве он делает в некотором смысле не то же самое, что и тот другой, цель которого возлюбить Христа и посвятить Ему себя всей душой?

Хороший урок преподнес мне тот юноша: в 3 часа утра он встает, идет читать полунощницу, живет в послушании, самопожертвовании, служит людям, работает, помогает. Он ухаживал за нами, подавал нам еду. А кроме того, он знал меня и говорит: «Отче, осталось сладкое. Я приберег его для тебя. Я так рад, что ты приехал». Это чудесно!

Прекрасные вещи происходят в Церкви. Неведомые многим, неведомые СМИ. И никогда о них не расскажет телевидение! Никогда оно не поведает нам о том, что еще не всё пропало и что есть на свете молодежь, которая желает в своей жизни прекрасного.

Планы и План

Там, в монастыре, я встретил еще одного человека, который рассказал мне свою историю, задевшую меня за живое. Он со смирением поведал мне о своей жизни (я знал его раньше) и сказал:

– Я был миссионером (я не помню, где: в Заире в Африке или где-то еще). И вот, когда я был в миссии, мне сообщили из монастыря, что надо возвращаться. Зачем? – Я был нужен в монастыре. А я очень любил миссионерство. Мне очень нравилось мое дело. Но мы, монахи, живем в послушании. В послушании у своего духовного отца. Мы не имеем своих прав, чтобы сказать: «Я хочу то-то, или требую, или буду добиваться, или лезть из кожи вон». То есть такое рвение есть страстное прилепление: я сильно этого хочу и не могу с этим расстаться. Вот что значит такое рвение: не могу без чего-то. У нас такого нет, мы всё можем оставить, если нас об этом попросят. Я не скрою, отче, мне очень нравилась миссия: видеть, как люди тебя слушают с широко открытыми глазами, разинув рот, как они впитывают слова Христа, как люди крестятся от мала до велика, сжигают книги о магии. На твоих глазах там происходят чудеса Христа. Ты видишь жажду людей, свершение евангельского слова на их душах. И радуется твое сердце. Ты радуешься, что служишь славе Христовой, что люди любят тебя и ты любишь их, что ты привязан к ним, потому что там ты даже кушаешь с ними вместе. И вдруг! Из монастыря здесь, в Греции, тебе говорят, что ты должен вернуться назад (!..) Я все оставил и уехал.

Я спросил:

– А когда вы снова едете в миссию?

Он ответил:

– Я больше не поеду. Мне сказали, что туда возвращаться по некоторым существующим на то причинам не нужно.

Он рассказывал мне об этом, а лицо его…

– Отче, не огорчайтесь!

– Я не огорчаюсь, я просто говорю.

Я был взволнован. А он нет: спокоен и рассудителен. Я представил на его месте себя: если бы со мной поступили так же, я бы страшно расстроился. Из-за чего? Из-за того, что сломали мою мечту, разрушили мои планы. И потом (те, кто разрушили мои планы) мне говорят: «Чего ты хочешь – вот это? Нет! Ты будешь делать вон то». И каждый монах отвечает: «Ладно, у меня своих планов нет». – «Но разве там тебе не нравилось?» – «Нравилось, но теперь мне понравится на том новом месте, куда меня поставят».

Когда я вернулся со Святой Горы, мне позвонила одна женщина и стала рассказывать, как они с мужем ссорятся из-за того, что один не может пойти навстречу другому и отменить свои планы ради другого. Каждый из них хотел поступать по-своему. Ну разве это не страшно?

То, что переживают монахи как каждодневное упражнение, подвиг и реальную действительность (большинство испытали это на своем опыте), – это ничего не требовать для себя. Ты будешь священником. Буду. Ты не будешь священником. Не буду. Ты пойдешь и будешь, скажем, ловить рыбу для монастыря, а потом нести послушание в библиотеке. Да, мне нравятся рыбки. Мне нравится море, его пучина. Мне нравятся удочки. Мне всё нравится. Прекрасно, и пускай тебе нравится всё! Это смирение, эта готовность к изменениям размягчит твою душу, ты сможешь легко к ним приноравливаться, не будешь таким твердолобым и требовательным. Если бы это (послушание) было и у нас в городах, то супружеские пары были бы очень счастливыми, а семьи радостными. Люди уступали бы один другому.

Отказ этого монаха от своего желания стал мне добрым уроком.

Я сказал ему:

– Отче, я хочу, чтобы ты знал: твоя миссия продолжается… теперь на другом уже уровне! Твой поступок увидели и отцы в монастыре (они же осведомлены, чем ты занимался), и другие люди, и в миссии тоже об этом узнают: ты вернулся не потому, что имел к кому-либо неприязнь, или с кем-то поссорился, или не хотел продолжать, а потому, что более всего желаешь исполнять волю Божию, явленную через твоего духовного отца. Это великое служение! Ты и меня сейчас катехизируешь, и по отношению ко мне ты совершаешь миссионерское служение. Покинув миссию в Африке, ты остаешься миссионером. Потому что ты молчишь, когда тебе есть многое что сказать. А если говоришь, то о чем? Твои слова – это: «смирение», «послушание», «любовь к Богу», «жертва», «полагаюсь на Бога», «вверяю себя Ему», «успокаиваюсь». Ты, как говорят святые, подобен шару, который, когда его катишь по поверхности, по земле, катится в любом направлении. У него нет углов, которые могли бы ему помешать. Куда его катят, туда он и катится. Ты тоже научился этому и подобен шару в руках Божиих. И Господь катит тебя туда, куда захочет, а ты не сопротивляешься. Ты словно осенний листочек, упавший на двор. Ветер взметает сухие листья, и ты видишь, как они перекатываются так-так-так, переворачиваются, переворачиваются и где-то останавливаются. И потом снова порыв ветра их поднимает и несет дальше. Эти листочки не имеют никаких притязаний, не идут наперекор дыханию Божию, дуновению этого ветерка.

Монахи именно так живут. Хорошие монахи. А если кто-то подвизаться не хочет, он и в монастыре может быть напористым и требовать: «Нет, я хочу то-то» или идти обходным путем, чтобы достичь своей цели. Но сейчас мы говорим о человеке, который подвизаться хочет. И – я не обманываю тебя – лицо этого человека совершенно безмятежно. Мне бы всякий раз не хватало такого душевного равновесия. Поэтому меня оно восхищает. Я тоже хотел бы реагировать, как он, когда что-то отменяется в моей жизни. Ведь если ты что-то делаешь для Бога, то прилепляешься не к тому, что ты делаешь, но к тому, «другому» (послушанию. – А.Н.), о чем мы сказали… Если Ты хочешь, чтобы я отправился в миссию, то я отправлюсь ради Тебя. Моя радость – это не миссия ради миссии, но миссия ради того, что Ты этого хочешь. Через миссию я являю свою любовь к Тебе. Но если я знаю, что Ты хочешь, чтобы я любил Тебя через возвращение, чтобы я сел в самолет (сказал мне тот монах, который собрал свои пожитки, свои вещи и вернулся), то я стану любить Тебя так! Потому что для меня главное – любить Тебя независимо от того, как Тебя любить!..

Помню, однажды я поехал проводить беседу, и произошла накладка (людей не проинформировали). Ответственные всё организовали, а сообщить народу о дате встречи забыли. Я ехал туда и дорогой радовался – я не знаю, то ли я радовался от того, что буду говорить о Христе, то ли от того, что буду выступать. Это две разные вещи. Одно – когда ты идешь что-то делать именно во славу Божию, а другое – потому что тебе приносит удовлетворение то, что ты делаешь. И вот я еду на эту беседу. Прихожу в условленное место, а там никого нет! И успокаиваю себя: подойдут. И вот появляется священник и говорит:

– Отче, никто не придет. Прости меня, мы никого не предупредили.

Я спустился с неба на землю… и говорю (про себя): «С вами всё в порядке? И что это вообще такое! Я проделал длинный путь, чтобы провести эту беседу, а на нее никого не пригласили!» Внешне я, конечно, улыбался и успокаивал его:

– Ничего страшного, не переживайте! Что теперь поделаешь! Произошла ошибка.

Внутри же был весьма раздражен… А если бы я в самом деле любил Бога и только Его, то должен был бы подумать: «Господи, Ты так захотел, так и случилось».

Вот и еще одна подлинная причина случившегося: Бог хотел уберечь тех людей от моих слов, полных эгоизма, себялюбия и самолюбования. Лучше вечер провести в тишине, чем слушать проповеди несмиренного проповедника. Так я должен был бы сказать себе, а не осуждать тебя. Ведь это так и есть на самом деле, но тогда мне это даже не пришло в голову. Вот о чем меня заставил задуматься тот монах, сумевший отказаться от своего устремления.

Искал на Омонии – нашел на Афоне

Добрый пример мне показали и другие монахи. Смиренные. На Святой Горе есть большое смирение, дорогой мой, это правда. Я часами думаю об отцах-святогорцах и прихожу в величайшее умиление только от того, что существуют эти фигуры, закутанные в черное, и ты даже не знаешь точно, кто из них кто. Ты видишь черный силуэт, проходящий рядом с тобой, и не знаешь, кто он. И ему неважно, чтобы ты это знал. Он человек, который любит Христа. И больше ничего. Он человек, который отсылает тебя ко Христу и показывает тебе Христа. И больше ничего. Зачем тебе знать, кто он? Как меня зовут, откуда я родом, сколько мне лет, на кого я учился… Пусть тебя не интересует ничего из этого. Я живу ради Христа! Если ты хочешь знать что-то обо мне, знай одно: я молюсь…

Один монах говорит: «Если ты хочешь что-то узнать обо мне, знай одно: если сейчас ты откроешь мое сердце, там золотыми буквами начертано имя Господа Иисуса Христа! Знай это! Больше ничего я не хочу, чтобы ты знал обо мне. Ничего другого».

Это хороший мне урок! Он доходит до самого сердца! Образы смиренные, лица благословенные, благодатные, святые, прекрасные, как того желает Бог!

Один раз, когда мы сидели и ели за столиком, я взглянул напротив себя. Там стоял еще один столик для рабочих-мирян, которые трудятся в монастыре. За ним я приметил одного, в такой шапочке, какие носят молодые люди, катаясь на горных лыжах. Этот юноша смотрел на меня. Но поскольку он был в шапочке, то я не мог точно разглядеть черты его лица и так и не понял, кто он. А он всё смотрел на меня…

Какое-то время назад в воскресение (прошло уже много – где-то около шести – месяцев с той поры) я встретил в церкви одну маму, мою знакомую.

– Как поживает ваш сын? Я давно – уже несколько лет – его не видел.

Мать разрыдалась:

– Разве вы ничего не знаете?

– А что я должен знать?

– Мой сын подсел.

– На что?

– На иглу.

– Да что вы говорите! Неужели правда?..

Я знал этого мальчика с ангельским, целомудренным лицом. Благословенный отрок, очень радостное создание.

– Оставьте, отче, для нас это настоящая трагедия. Он сбился с пути.

И она опять пустилась в слезы…

Я тоже был потрясен тем, что услышал. Я просто оставался после литургии в храме, чтобы поздороваться с некоторыми из прихожан перед тем, как уходить домой. Но этот разговор ошеломил меня.

Я говорю:

– А где я могу его найти? Я хочу позвонить ему.

– Вы не сможете найти его.

– Скажите мне, где он, и я пойду туда.

– Ну где ему быть, батюшка! Шляется по Омонии[2]!!! Там вы его найдете (если найдете).

– Он станет со мной разговаривать?

– Я не знаю, поймет ли он вас, сможет ли, будет ли его мозг не замутнен в тот момент.

Я встал и пошел. Я искал его там, на Омонии, где и раньше я видел таких, как он, наркоманов, которые падают прямо на тротуар, принимают дозу, действующую в течение нескольких часов, а они сидят с остановившимся взглядом и т.п. И вот я ходил и искал его повсюду, обошел все закоулки, но не нашел того, кого искал. И я спрашивал себя: что же теперь с ним будет? Я говорил: «Боже мой, помилуй это дитя». Ну как такое могло случиться?! Чтобы такой славный юноша и втянулся в наркотики! Как он мог сбиться с дороги! Я молился об этом юноше…

А теперь на Святой Горе, в трапезной монастыря, где я обедал и разглядывал сидящих напротив меня людей (как я уже говорил), на меня смотрел один человек. И когда я выходил из трапезной, он прошел передо мной. Он тоже не понял, кто я, но когда он (тот, кто смотрел на меня) оказался на близком от меня расстоянии, я его узнал. Это был он! Тот юноша, которого я не видел уже шесть-семь лет, а в это время он увлекся наркотиками. Я был потрясен!.. Смотрю на него, останавливаю и говорю: «Это ты?» Он воскликнул: «Отче!» И давай меня целовать. Он целовал меня так, как целовал бы своего родного отца, в щеку, а не так, как священника, благоговейно. Потому что этим детям, им недостает нежности, любви, тепла. Не то что бы этого не было у него в семье, но таким подросткам просто всегда недостает любви. И особенно теперь, когда они страдают. Он схватил меня за руку и не отпускал ее. Его рука дрожала, тряслась от… не знаю (это люди с расшатанной нервной системой). У него была такая чувствительность, что его рука дрожала, как у старенького дедушки. Я чувствовал эту дрожь в своей руке, в своей ладони, а он не отпускал меня.

Я спросил его:

– Как твои дела?

– А вы разве не знаете?

– Знаю и очень рад, что тебя встретил. Ты для чего сюда приехал?

– Я приехал сюда и здесь ищу помощи у Божией Матери. Я молюсь, хожу на службы, немного помогаю делать разные работы в монастыре, чтобы очистить свой организм, успокоиться и пережить то, что со мной случилось. Иногда я еду в город, но тогда снова втягиваюсь, возвращаюсь к прежней жизни, падаю, встаю…

– Знаешь, что я скажу тебе? Бог, Божия Матерь не оставят тебя. У тебя, как у каждого человека, есть свой путь в жизни. Не разочаровывайся. Не отчаивайся. Делай то, что можешь. И еще раз хочу тебе сказать: я рад, что встретил тебя здесь. Я искал тебя, знаешь где? На Омонии. И теперь я рад, что ты находишься в объятиях Богородицы, здесь, в Ее саду!

Он растрогался и спросил:

– Во сколько отходит ваш корабль?

– Сейчас уже отходит, в 10:20.

– Мы еще увидимся, я приду проводить.

И он пришел, чтобы провести со мной последние десять минут, чтобы сказать мне о том, о чем он не мог сказать все эти годы… чтобы наговориться за всё это время, что мы не виделись. Он побежал и принес мне фотографии своей семьи, своих любимых людей. Мы трогательно беседовали. Он смотрел на меня, просил меня молиться. Он целовал мою руку, пытаясь жадно ощутить тепло, и любовь, и нежность (и отеческую, и материнскую одновременно) – всего этого так недоставало этому юноше. И я говорил: «Христе мой, какое чудо!»

И я хотел позвать сюда одного тележурналиста (не называю имен), г-на N, с канала N, где непрерывно порицают, поносят, обвиняют Церковь… позвать его сюда и сказать: «Возьми интервью у этого юноши!» Приди сюда и скажи ему то, что ты говоришь всем, о Церкви и о монахах! Почему ты в самом деле так ведешь себя – поносишь, не любишь Церковь? Приходи сюда и расскажи ему. Знаешь, что он скажет тебе на это? Он скажет, что здесь я обрел цель и смысл жизни. И если бы я здесь не оказался, то я бы погиб, покончил бы жизнь самоубийством, сошел бы с ума, дойдя до крайнего падения. Вот она, Святая Гора, мистическая, сокровенная. Вот оно, приношение тех, кого ты никогда не услышишь на телевидении, на главных каналах, в новостях, потому что – ты и сам об этом говорил – это просто-напросто не продается. Но оно затрагивает человека за живое, и тогда он начинает каяться, выключит телевизор, и ты потеряешь работу. Что ты тогда станешь делать? Поэтому ты и сам говоришь: чтобы удержать аудиторию и иметь высокие рейтинги, надо давать в эфир скандалы, безобразия, грехи, хаос. А передо мной оправдываешься: «Так разве это не происходит на самом деле?» Происходит, но ведь происходит и хорошее! Есть и эти дивные проявления красоты, святости, здоровья в болезни, приношения в бессилии. Любви, горячего объятия и поцелуя, когда один чувствует необходимость в том, чтобы другой его обнял и проявил к нему любовь и нежность. Почему же об этом ты не рассказываешь? А всё это есть на Святой Горе.

Эпилог

Келья подвижника на Карулях, Святая Гора Афон

Вот такую Святую Гору я полюбил. Вот такая Святая Гора тронула мое сердце, и я уехал преисполненный счастьем, силой, утешением, умилением, покаянием. Но эта поездка показала мне и мои проблемы. Кто-то сказал: «Всякий раз, когда я еду на Святую Гору, то выношу для себя нечто особое». Смотри, сколько разных вещей я рассказал тебе сейчас, увидев это всего за четыре-пять дней, проведенных на Афоне. И когда я добрался до аэропорта, откуда был мой рейс в Афины (я нашел дешевый авиабилет – я говорю об этом, потому что многие смущаются, если слышат, что ты возвращался на самолете, они считают, что ты отдаешь за билет сотни евро, а на самом деле билет стоил всего 35), ко мне подошли немцы, семейная пара, с коробочкой, в которой лежали их обручальные кольца, и обратились ко мне по-немецки, я не всё понял.

– Мы хотим, – сказали они, – чтобы ты благословил наши кольца.

Неужели они видели, что я возвращаюсь с Афона? Нет, они не знали, что я возвращаюсь с Афона, и я не знаю, почему именно ко мне они подошли в аэропорту.

Я поинтересовался:

– Вы православные?

– Нет. А тебя это смущает? Мы хотим лишь получить благословение. Разве плохо, если ты благословишь наши обручальные кольца?

– Я благословлю вас.

И я благословил кольца. Немцы с большой любовью простились со мной. А я про себя сказал: «Смотри-ка. В благодатном настроении я возвращаюсь со Святой Горы, прихожу в аэропорт и сажусь в ожидании рейса. Я хочу закрыться в себе самом и обдумать все дивные моменты, которые пережил, а тут внезапно кто-то, словно его что-то притянуло ко мне, подходит и просит благословения, говорит: у нас 50-летие свадьбы и мы хотим, чтобы вы нас благословили». Только я вышел со Святой Горы, и тотчас пришел ко мне некто испросить благословения. Я так это ощутил в своей душе: если ты на самом деле идешь к Богу и даже хотя бы совсем немного к Нему прикоснешься, то потом другие, когда ты возвращаешься, хотят приблизиться к тебе, даже если ты сам этого не ищешь, к этому не стремишься. Всё происходит только лишь потому, что ты стал человеком Божиим, хотя бы и немного.

Потом я сел в аэроэкспресс до Афин, чтобы ехать домой. Вошел наркоман, который достал бумаги и стал рассказывать всякое, что он прошел реабилитацию, что его показывали по такому-то каналу… и он хочет помощи. И я сказал себе: «Теперь не может быть и речи о том, чтобы я ему не подал!»

– Но, – посетовал кто-то, – он же эти деньги спустит на наркотики!

– Ну что ты такое говоришь! Разве Бог, Который дает ему жизнь, не знает, что делает?! Разве мы все не наркоманы? Ты, который по сто часов в день смотришь телевизор, разве ты не наркоман? А кто же ты тогда? Или ты, который по сто часов болтаешь по телефону? Разве это не наркотик для тебя – твоя болтовня?.. А тебя Бог наказывает? Нет! Так почему же я буду наказывать этого человека? И потом, неужели ты думаешь, что на те пол-евро, которые я подам ему, он пойдет и купит наркотики? Нет, мой дорогой. Я даю ему свою любовь. Священник – это любовь, это приношение. Я не могу ничего не дать ему, я не могу позволить, чтобы он прошел мимо батюшки…

И я опустил руку себе в карман в поисках мелочи. 20, 30 центов… и так набрал 50–60 центов и положил ему в ладонь. А он вместо того, чтобы уйти… прямо перед всеми людьми, в переполненном вагоне поезда стал целовать мне руку и не отрывал от нее своих губ. На виду у всего народа. И все видели наркомана, с раскрытыми документами, который целует руку священника, вернувшегося со Святой Горы, чего никто, однако, не знал. Но это знал Бог, и Он подошел к душе Своего чада и сказал ему, что это грешный священник (Бог это знает), но за ним кроется благодать Христа, Который есть Любовь, в Котором лишь Одном нуждаются люди. И он нуждается, и он получил благословение от этого грешного священника. И никому больше он руку не целовал. И ни перед кем другим не останавливался, как остановился перед священством, перед Церковью, перед Христом, Который необходим всем людям.

Вот это показала мне Святая Гора: если ты человек Божий, то имеешь многое, что можешь дать людям (и даже когда ты просто сидишь в вагоне метро, и едешь на работу, и ничего не делаешь). Важно само по себе то, что ты есть, то, что ты дышишь. Потому что дыхание твое благоухает именем Христовым. Повторяй простую молитву «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», сидя в вагоне метро на линии Маруси-Пирей – и ничего больше не делай, только тверди молитву. И это большая помощь, большое приношение, большое плодоношение. А другие люди пускай делают то, что хотят. Один подойдет, чтобы побыть рядом с тобой, другой подойдет поговорить, третий станет с тобой спорить, чтобы посмотреть, как ты будешь реагировать, и испытать тебя, настоящий ты христианин или нет. Всё же как прекрасно, что мы с вами христиане. Христос – это великая ценность!

Я желаю вам Божия благословения. Я желаю, чтобы благодать Божией Матери, благодать всех отцов-святогорцев, святогорских святых осеняла жизнь всех нас, и Богородица помогла всем понять, что Святая Гора повсюду (каждый дом, каждая комната может стать Святой Горой!), и главное, что нам всем в конечном итоге необходимо, – это Христос, Богородица и святые. И это утешение дает нам Церковь, теплое и настоящее.

Архимандрит Андрей (Конанос) Перевела с новогреческого Александра Никифорова

Π. Ανδρέα Κονάνου. Γύρισα από το Ἅγιον Ὄρος» / Αθέατα περάσματα 1, Σωματείο Παναγία

Православие.ru