«Когда-нибудь мы вспомним это и не поверится самим…» (Б. Окуджава)
Фильм «Белорусский вокзал» вышел на экраны нашей страны в далеком 1971 году, – без малого полвека назад. Блестящая драматическая игра актеров внесла эмоциональную глубину и содержательный пафос в сюжет предельно простой и, в общем, понятный любому поколению зрителей. Четверо фронтовиков, расставшиеся после окончания войны на Белорусском вокзале, спустя два десятилетия вновь собираются в Москве для того, чтобы вновь расстаться, но уже навсегда, со своим пятым, внезапно скончавшимся боевым товарищем. Бывшие командир саперной роты, разведчик, радист и минер-подрывник по-разному нашли себя в мирной жизни, теперь это директор завода, слесарь, бухгалтер и журналист. Они действительно очень разные и по социальному статусу и по индивидуальным чертам характера, но при этом объединены общим стремлением остаться порядочными и принципиальными в обстановке, существенно отличающейся от той, которая когда-то свела их вместе. День полный курьезов и неожиданных происшествий только подтверждает это. В конце фильма все четверо собираются в гостях у бывшей батальонной медсестры. Радость очередной встречи вновь омрачается осознанием невосполнимости утраты. Звучит фронтовая песня, переходящая в музыкальный марш, на фоне которого уже не актеры, а живые свидетели той войны – солдаты кинохроники – возвращаются на Родину победителями. Финальная сцена выглядит как авторское послание всем своим соотечественникам: не забывайте, именно благодаря этим людям вы можете заснуть мирным, счастливым сном…
Советское кино: pro и contra. Нельзя быть очень строгим к советскому кинематографу; на наш взгляд, реальные достоинства подцензурных фильмов напрямую связаны с тем, какую правду говорить в них все-таки удавалось, а не в том, какую неправду говорить при этом пришлось! «Белорусский вокзал» не исключение. Когда по ходу сюжета в различных контекстах звучат фразы: «за Родину и Сталина…», «он был коммунист и солдат…», «каждая складка на вашем одеяле есть лазейка для агентов империализма…», или когда бывший радист, а ныне бухгалтер, всерьез рассуждает о специфике и достоинствах своего прошлого, говоря: «А вы знаете, о чем я скучаю последнее время? Об армии. Стоишь себе в строю, думаешь… о чем-нибудь. Командуют налево – повернулся налево. Шагом марш – пошел. Куда, зачем – там знают. Идешь, главное в ногу…», мы понимаем, что это скорее необходимая вынужденная «порция идеологической лояльности», нежели личная позиция режиссера.[1]
Правдивость же в этом фильме, напротив, предельно невербальна, она не в словах, а во всем психологическом микроклимате, обступившем главных героев с самых первых кадров, она в нарочитой сдержанности и даже некоей отчужденности этих бывших товарищей-фронтовиков друг от друга. Зритель чувствует, что, несмотря на пережитое прошлое (а может быть и благодаря ему), в мирной жизни эти люди сильно разобщены, и только стрессовая ситуация, отчасти напомнившая им военную, позволяет им вернуться к былой простоте и доверительности личного общения.
И все же эта статья не столько о конкретном сюжете и его персонажах, режиссерских удачах или наоборот компромиссах, сколько о прозвучавшей в этой картине песне, точнее о тех явных и неявных смыслах, которые нам хотелось бы обсудить, анализируя ее содержание.[2]
Стремящиеся к подвигу. Начнем с самого первого и самого содержательного для нашей темы куплета:
«Здесь птицы не поют, деревья не растут, И только мы плечом к плечу врастаем в землю тут. Горит и кружится планета, над нашей Родиною дым, и значит, нам нужна одна победа, – одна на всех, мы за ценой не постоим. Одна на всех мы за ценой не постоим…».
Очевидно, что идея победы осмысляется здесь в качестве единственного средства остановить пожар и разрушительное вращение воюющей против самой себя планеты, но главное, что победа это еще и надежнейший способ потушить и рассеять дым, сгустившийся в результате планетарной войны над собственной Родиной. В таком контексте слова «мы за ценой не постоим» не вызывают у нас никакого нравственного протеста, – это ничто иное как самозабвенная решимость определенной группы людей сражаться и платить любую жертвенную цену за победу над грозным врагом. Это то, что они, эти воины-герои, решаются высказать и сделать лишь сами, только за самих себя и не за кого больше: «сомненья прочь, уходит в ночь отдельный – десятый наш десантный батальон…».
Обреченные на подвиг. Но это можно интерпретировать и иначе. Гораздо противоречивее и, согласимся, страшнее выглядит ситуация, в которой на жертвенность и самозабвение людей уже не вдохновляют, а лишь обрекают, причем обрекают те, кто сам сидит в роскоши и безопасности (как например пресловутый Жданов в осажденном Ленинграде) и ничем своим не рискует. Поистине аморально, и конечно не по-христиански выглядит такое национальное прошлое, в котором к безграничному военному подвигу людей именно склоняли и принуждали, заставляли быть героями поневоле; причем всех кого только можно, в том числе и гражданское население: женщин, стариков, детей, инвалидов,[3] – вам ведь нужна победа, так и не спрашивайте нас о ее цене! Нечто подобное все мы, наверное, слышали…
«Когда-нибудь мы вспомним это, и не поверится самим». Наверное, кому-то такие рассуждения могут показаться неуместными, особенно накануне грядущего юбилея. «А что вы хотели, – скажут нам – война не прекрасная леди; вы – кабинетные моралисты, чего от нее ждали? Да, война ужасна, но этот ужас искупается победой, которая все обеляет, все оправдывает, и поэтому незачем поднимать сейчас провокационный вопрос о «цене победы», да еще и в стране эту победу завоевавшей»! Убежден, что стоит, потому что это наш христианский долг; в первую очередь, по отношению к павшим и их родственникам, а еще потому, что такова наша лучшая национальная традиция – всегда и во всем искать Правду…
Ф. М. Достоевский, как известно, не только писал романы, но и горячо реагировал на все стороны отечественной и зарубежной европейской жизни, пытаясь дать им именно христианскую оценку. В вопросе, который мы подняли, он был предельно лаконичен: «Победу оценивают в зависимости от того, какой ценой она достигнута: умом или числом жертв. Умом это когда число своих жертв меньше числа жертв противника, но если число обратное и за каждого убитого врага уплачено несколько жизней победителей, то война выиграна не умом и славить полководца в таком случае означало бы кощунство перед мертвыми, павшими из-за неумения вести дело».
Интересно, что сказал бы Федор Михайлович, узнай он всю правду о нашей войне 1941–1945 гг., прочти он хотя бы воспоминания рядового участника этой войны Николая Никулина. Вот лишь несколько цитат из его книги. «Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата… и узнал, как разговаривает наш командующий И. И. Федюнинский с командирами дивизий: «Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься – расстреляю! Атаковать! Вашу мать!» Года два назад престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах». Или еще один эпизод. «Командующему корпусом на ленинградском фронте доложили: «Генерал, нельзя атаковать эту высоту, мы лишь потеряем множество людей и не добьемся успеха. Он отвечал: «Подумаешь, люди! Люди – это пыль, вперед!». В итоге, порой «чудовищные случаи становились тогда обыденностью. Чего стоил, например, наш переход через железнодорожное полотно под Погостьем в январе 1942 года… Когда мы его все-таки взяли штабеля трупов выглядели, как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании – в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках. Выше – сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе. Еще выше – политбойцы в ватниках и тряпичных шапках. На них – тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Страшная диаграмма наших «успехов»! Я сам видел это Погостье, но это, как оказалось, было везде…». И добавим: до самого конца.[4]
Можно ли уважать тех, кто это приказывал, можно ли после этого называть их выдающимися людьми, обеленными общей победой, – победой, смывшей с их рук и совести кровь миллионов преступно загубленных ими солдатских жизней?! Разве забвение этой стороны войны не есть вторичное предательство тех, кто погиб там без всякого смысла и правды? Разве такое забвение не обрекает беспамятный и неумный народ на повторение того кошмара, оказавшись в котором он опять услышит от своих очередных бесчеловечных диктаторов и горе-полководцев, что-то очень старое и одновременно знакомое: «Нам нужна победа… Мы за ценой не постоим»!
«Информационные поезда» и «вокзал» национальной памяти. Отдельным людям свойственно забывать плохое (свое ли, чужое – не так уж и важно), вытеснять его на периферию сознания, замещать болезненные мысли о нем действительным или даже вымышленным позитивом. Иногда такое происходит с целыми народами. На «вокзал» своей национальной памяти они позволяют прибывать (и, соответственно, отбывать оттуда куда угодно) только поездам с полуправдой, а для других поездов – правдивых сверху до низу – путевые стрелки сознательно переведены с расчетом на тупики и ремонтные мастерские…
В финале фильма герои плачут. Военная песня взломала наглухо задраенный сейф их собственного страшного прошлого, швырнула из мирного настоящего в реальность где «птицы не поют, деревья не растут», где «бьет пулемет не утомим», и они расплакались… Сегодня нам тоже нужна такая песня, такая музыка; не музыка парадов и триумфальных тщеславных заявлений (такой у нас предостаточно), а музыка правды, какой бы горькой она не была. Нам, как нации больше всего нужно сейчас расплакаться и взмолиться, ибо фактическая правда о той войне настаивает на первичности именно этих христианских реакций!
Кажется, В. П. Астафьев первым задал своим современникам этот вопрос: «Русский народ вынес страшную войну, сможет ли он вынести еще более страшную правду об этой войне»?! Вопрос продолжает звучать, продолжает стоять перед нами, и по сей день. В советском идеологическом утверждении: «никто не забыт, ничто не забыто» было, как теперь выяснилось, все с точностью до наоборот. Сегодня, спустя семьдесят лет после окончания той чудовищной беспрецедентной войны, пришло время пропустить на русско-украинско-белорусский вокзал памяти самый главный для всех нас эшелон с надписью-задачей и одновременно обетованием, с надписью идущей поверх всех его вагонов: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся»…
[1] В одном из своих интервью А. Смирнов признался, что его картина «не только о войне, но и обо всей нашей жизни. О лицемерии режима, о неблагодарности к памяти поколения, большая часть которого не вернулась с фронтов Великой Отечественной. А еще о том, какую награду получили оставшиеся в живых фронтовики…».
[2] Как известно, и текст и музыка этой песни были написаны специально для этого фильма Б. Окуджавой – не только выдающимся деятелем нашей культуры, но и настоящим, в прямом смысле этого слова военным очевидцем, – что делает ее строки еще выразительней.
[3] См. Шапталов Б. Испытание войной. М., 2002, глава 10.
[4] Известно, что при встрече с Эйзенхауэром и другими иностранными генералами в 1945 году Г. К. Жуков раскрыл «секрет» быстрого прохождения советских войск через немецкие минные поля. «Вначале мы пускали на минные поля пехоту. После пехоты (обезвредившей пехотные мины собственными подрывами – Е. Г.) саперы снимали противотанковые мины, потом шли танки». Потрясенный Эйзенхауэр ответил Жукову, что «американские солдаты отказались бы выполнять этот приказ» (См. диалог: Eisenhower D. Crusade in Europe. Ney York, 1977, pp. 465-468). Другой генерал-очевидец, но уже со стороны немцев свидетельствовал, что: «До самого конца войны русские, не обращая внимания на огромные потери, бросали пехоту в атаку почти в сомкнутых строях». См. Меллетин Ф. Танковые сражения в 1939-1945 гг. М., 1959.
