Отец Георгий Митрофанов — историк, философ, публицист, автор книг и статей, которые нередко вызывают споры. Он против попытки примирения с советским прошлым. Он уверен, что каждый из нас должен сделать выбор: наследником чего он является — богоборческой «совдепии» или православной России? Мы попросили его рассказать о себе, своём пути к служению в Церкви.

Cмерть бабушки приблизила к вере

Родился я в Ленинграде в 1958 году, мама — библиограф, отец — капитан 1-го ранга, фронтовик. Моё крещение могло стоить ему карьеры, поэтому крестили меня в Гатчине, в храме Святого апостола Павла. Говорили, что, когда меня погружали в купель, я смеялся. Ровно через 30 лет я был рукоположен в священники там же, где был крещён.

Жили мы в коммуналке. Родители вскоре расстались. Играя во дворе, я слушал беседы моей бабушки с другими старушками, часто вспоминавшими дореволюционное время. Бабушка всю жизнь пронесла глубокое чувство к своему жениху, капитану армии Деникина Ивану Георгиевичу Муромцеву, погибшему в 1919 году. Её рассказы наполняли мою душу удивительным ощущением: словно я живу в городе, который был создан для других людей, но их уже нет, и это место занял кто-то чужой… Моя школа до революции была коммерческим училищем. Старые наглядные пособия с надписями по-латыни, добротные парты, медные ручки — всё напоминало о другой России, которую у меня отняли.

Когда наш класс принимали в комсомол, я испытал серьёзный кризис. Бабушка утешала, говорила, что все мы вынуждены жить двойной жизнью… Стыдно вспомнить: вспылил в ответ, заявил, что она предала память своего жениха.

Я не доверял учителям, пытался всё понять по-своему. Смерть бабушки приблизила меня к Церкви. Дома у нас были Новый Завет и переписанные её рукой молитвы. С 15 лет для меня началась церковная жизнь, на ощупь, с переживаниями, сомнениями.

Я всегда ненавидел партию

После университета стал готовить диссертацию об экономических взглядах кадетов. Но для успешной защиты нужно было вступить в КПСС — мне это казалось невыносимым! Отправился в Ярославскую область к архимандриту Павлу Груздеву — исповеднику, прошедшему застенки и лагеря. Он сказал: «Ко мне приезжают самые разные люди, в том числе коммунисты. Они бывают очень хорошие, в Бога веруют… Христианину можно всё! Ты можешь вступить в партию! Но подумай: нужно ли тебе всё это?»

Этот подлинно народный пастырь указал мне на самое главное: христианство — религия свободы. Свободы, которая в конечном итоге даёт тебе возможность отбросить то, что является ложью, как бы это ни казалось важным и значимым для благоустройства, самореализации, карьеры.

После той встречи я вышел с твёрдой мыслью: не нужно мне ни лживой советской исторической науки, ни карьеры, ни партии, которую я уже многие годы ненавидел! Не нужно мне этого!

В итоге решил поступать в духовную семинарию. Был большой риск, что уполномоченный по делам религий не допустит мою кандидатуру. Тогда бы я оказался вообще не у дел, поскольку вернуться к занятиям наукой мне бы не позволили. А дома жена с маленьким сыном… Я советовался с ней. Она поддержала моё желание поступать.

Всё оказалось проще, чем я ожидал. Но вскоре поздним вечером последовал телефонный звонок домой — приглашение встретиться с сотрудником КГБ в машине, которая подъехала к моему дому. «Вы остаётесь советским гражданином, — сказали мне. — Поэтому с вами будут встречаться. Но вы об этом не должны никому сообщать». А встречи позволят мне успешнее реализовать себя в Церкви… Не будучи героем, я почувствовал, что это момент принципиальный. И сказал, что для меня есть серьёзная нравственная проблема: «Что ж, я на исповеди даже не должен об этом говорить?!» Сотрудник КГБ посмотрел на меня оценивающим взглядом и сказал: «Есть вещи, о которых и на исповеди не говорят». На том расстались.

Этот маленький опыт был дан для того, чтобы я смог представить, какой же ужас сопровождал вроде бы официально разрешённое служение в храмах. Вот откуда во мне удивляющая некоторых ненависть к коммунизму — за этим стоит боль за Церковь.

Мы — худшие, которые выжили

В 90-е годы происходило, как мне тогда казалось, новое Крещение Руси. Позже я понял, что народ в значительной мере перестал быть православным, что он и не был таким уж глубоко православным, раз допустил 17-й год и все последующие события. Что Церковь наша несла в себе очень много проблем, которые мешали должным образом воспитать своих пасомых. Конечно, лучшие пастыри были во все времена, но было немало и худших. А с приходом к власти большевиков погибали прежде всего лучшие. А худшие старались, наоборот, выживать.

Так что как в стране в целом, так и в Церкви, в духовенстве — лучшие погибли, а худшие остались. И вот мы — те самые худшие, которые в меру своих сил должны пытаться всё-таки что-то сделать. Хотя это очень нелегко.

Уже с середины 90-х годов я стал приходить к выводу, что историческая Россия невосстановима, что мы её потеряли навсегда. И сейчас, когда на наших глазах рождается уже не постсоветская, а «построссийская» Россия, единственное, что стало для меня как для христианина, священника, историка главным, — это именно созидание Церкви. Чтобы она не потеряла самоё себя, не превратилась в ритуальную обслугу. Она последняя опора подлинно русской, да и вообще подлинной жизни, и её надо укреплять, защищать, не давая перестать быть Церковью Христовой.

Записал Михаил УСТЮГОВ

http://www.krest-most.ru/?c=article&id=158