Сегодня тем «местом», где человек встречается с истиной, является «храм науки». Но так было не всегда; фактически, вплоть до начала Нового времени Церковь претендовала на то, что одна лишь она обладает истинным знанием о Боге и мире. Вверенные ей «ключи Царства Небесного» (Мф. 16, 19) воспринимались как ключи разумения (Лк 11:52) к двум видам «текста»: к Книге Природы, отражающей величие Творца, и к Книге Откровения – Библии.
Начиная с эпохи научной революции Церковь утратила в глазах общества функцию единственной носительницы истины; summa theologiae перестала восприниматься как компендиум универсального знания. Теперь уже наука стала приобретать сакральные функции, выдвинув претензию на то, что истина ведома лишь ей одной. Эта сакрализация науки была глубоко закономерна, ведь предтеча современной науки наука средневековая изначально рассматривалась как theologia naturalis, как попытка познать Творца через изучение Его творений. Новоевропейская же наука возникла как своего рода «новое богословие», – богословие Книги Природы – противостоящее традиционному богословию – богословию Откровения.
Если прежде богословие основывалось на авторитете отцов и приверженности преданию, то новая наука обратила свой взор к Книге Мира, к тому авторитетнейшему Тексту, который, как верилось на заре науки, создан Самим Творцом. Создатели новоевропейской науки верили в то, что постигая закономерности мироздания человек сможет приобщиться мудрости, способной позволить ему достичь почти божественного могущества и преодолеть возникшую в результате грехопадения необходимость со скорбью питаться от земли и в поте лица есть хлеб свой (Быт 3:17-19). Книга же Природы должна помочь припомнить тот райский язык, что позволял Адаму нарекать имена твари (Быт 2:19) и который был утрачен после Вавилонского столпотворения (Быт 11:6-8). Язык это, в случает его нового обретения, окажется способен, как верилось тогда, преодолеть противоречия различных вероисповеданий.
Эти чаяния новоевропейской науки в значительной степени оправдались. Фактически наука превратилась в последний истинно сакральный институт современной цивилизации. Действительно, именно наука стала той главной силой, посредством которой человек объясняет и изменяет окружающий его мир. Хитроумные механизмы облегчают бремя труда, технические приспособления позволяют искусно обманывать природу. Более того, в ХХ столетии наука вплотную подошла к вопросам, которые традиционно относились к компетенции философии, метафизики и теологии: Что есть бытие? Что есть материя? Что такое движение? Откуда всё возникло? Как произошёл человек? Куда движется мир? Что такое сознание? Как возможна свобода в строго детерминированном мире? Что есть познание и знание? Универсальным же языком науки – по крайней мере, самой «естественной» из наук, науки о природе, физики – стал поистине «сверхъестественный» язык – язык математики, – тот самый язык, на котором, по убеждению Галилея, написана Книга Природы.
Приобретённая человеком при помощи науки власть над природой далась ему дорогой ценой – ценой утраты понимания, понимания как самого себя, так и того мира, который наука объясняет. Созидаемая наукой «картина мира» превратилась в царство естественных законов, в котором отсутствует место не только для Бога, но и для человеческой души. Если прежнее, классическое естествознание имело естественную интерпретацию, глубоко укоренённую в философской традиции, и потому являлось органичной частью культуры, то ныне взамен понимания мира наука предлагает предсказания результатов экспериментов, причём математические формы, в которые облекается это описание, не удаётся наполнить каким-либо интуитивно ясным, а уж тем более личностно переживаемым смыслом. Именно поэтому сегодня наука практически перестала оказывать значимое влияние на культуру, всё более превращаясь в summa technologiae.
Причина такой ситуации коренится в самой природе научного знания. Суть «объект(ив)ного» метода познания, принятого на вооружение современной наукой, состоит в том, что исследователь природы описывает мир не по отношению к человеку (что неизбежно бы вносило элемент субъективности), а по отношению «к самому себе», точнее, описывает отношение качеств одних выделенных «элементов» мироздания к другим. Реальность мыслится состоящей из объектов подобной природы (из «материи») так, что одну часть можно сравнить с другой и в результате этого получить число, принадлежащее уже не сфере природы, но «идеальному» математическому миру. Открытие идеального объекта в самой природе стало тем фундаментом, на котором покоится здание современной науки.
При всей мощи объективного метода, позволяющего человеку овладеть силами природы, его главный недостаток (как и сила) состоит в его формальности. Отношения человека с миром превращаются в отношения «я – оно», отношения субъекта и объекта, личностные же «я – ты» отношения ускользают из сетей, набрасываемых объективными методами познания. Вследствие этого не только Бог, но и человек, и вообще всякая жизнь, как отмечал ещё Гуссерль, оказывается «объективно» непознаваемой.
Существование другого позволяет открыть только вера, – вера как доверие и вера как верность, – вера, способная объединить жизни в общем пространстве взаимо-понимания. Объект(ив)ные же методы познания могут воспринять лишь «внешнюю» сторону реальности, когда одна её часть проецируется на другую и выносится за скобки, оставляя чистую форму – число. Внутренняя, субъективно осознаваемая сторона жизни, которая для нас совершенно реальна, остается скрытой. Естественные науки оказываются открытыми для смыслового наполнения обнаруживаемых ими форм неким содержанием, которое не может быть получено объективными методами познания. И одна из актуальнейших проблем современного естествознания – проблема интерпретации обнаруживаемых объект(ив)ной наукой фундаментальных закономерностей.
Задача интерпретации естественнонаучной теории есть, по существу, задача герменевтическая (в ХХ столетии произошёл настоящий «герменевтический взрыв», инспирированный, с одной стороны, (психо)аналитическими интерпретациями, с другой – работами Хайдеггера и Гадамера). В теоретической физике мы имеем строгие «тексты», написанные на вполне развитом математическом языке, которые должны стать «понятными». Правда, в отличие от традиционной филологической герменевтики, предполагающей, что текст написан человеком, здесь возникает проблема авторства. И проблема эта может решаться в двух направлениях. Прежде всего, за математическими структурами, демонстрирующими, как отмечал Вигнер, «непостижимую эффективность в естественных науках», угадываются универсальные закономерности, характерные для деятельности сознания вообще.
Поэтому логично попытаться увидеть в математических закономерностях отражение процессов, происходящих в человеческой душе, в человеческом сознании. Это – взгляд «со стороны человека» (нечто подобное пытались сделать Юнг и Паули). С другой стороны, поскольку новоевропейская наука возникла как новое – естественное – богословие, богословие Книги Природы, противостоящее прежнему – сверхъестественному – богословию, богословию Откровения, то её результаты могут интерпретироваться именно в богословском же контексте. Поэтому, возвращаясь к тому исходному для новоевропейской науки тезису, что мир есть Книга Творца (буквально, как сказано в Символе веры – Поэта мироздания), можно попробовать обратиться к библейскому Откровению, в частности, Откровению о сотворении мира (выбор именно библейского Откровения обусловлен тем, что современная наука возникла в европейском христианском контексте).
Как отмечал Ясперс, главный признак сакрального текста – то, что он называл трансценденцией – наличие чего-то, лежащего за пределами мира и человеческого существования и придающего им смысл и абсолютную ценность. Трансценденция «сказывает себя» в неких, как он выражался, «шифрах», указывающих на нечто, выходящее за пределы передаваемого ими содержания. Такой взгляд невозможно обрести «с этой стороны», «со стороны» мира. И примечательно, что библейский текст начинается с Шестоднева, открывающего точку зрения Творца на Своё творение. Это – взгляд «с другой стороны». Потому-то и можно попытаться наполнить те математические формы, которые обнаруживает наука, взирающая на мир «со стороны человека», тем содержанием, которое явлено в Откровении, являющим «точку зрения Бога». Это – подход традиционный для герменевтики богословской (а по своему буквальному смыслу герменевтика и есть искусство толкования Божьего замысла).
Описание мира «с точки зрения Бога» подразумевается уже и в классической физике, где вместо устранённого субъекта появляется Субъект трансцендентальный. Наличие такой привилегированной позиции Патнем назвал «точкой зрения Божественных очей». В ньютоновской физике – это абсолютное пространство-время – sensorium Dei, в квантовой механике – тот Абсолют, который, по мнению Шрёдингера, зрит «сквозь» индивидуума. Одна из главным проблем современной, «постнеклассической» науки как раз и заключается в отсутствии такой единой, универсальной точки зрения, обрести которую можно попробовать исходя из Шестоднева, открывающего взгляд Творца на мироздание.
Порой Шестоднев воспринимается как архаичный текст, основывающийся на мифологических представлениях о мироздании, полностью оставленных современной наукой. Однако на деле за мифопоэтической формой изложения можно обнаружить глубокую богословскую концепцию. Символизм Шестоднева – динамический, а не образный; это не отчет визионера о картинах из истории мира в первые дни своего существования, но откровение Бога о процессе творения, которое совершалось Им Самим, Его силами и описанное с Его точки зрения. Язык Шестоднева служит не тому, чтобы увидеть рисуемую картину, а тому, чтобы услышать гармонию сил и пережить в себе по подобию энергию творящих мир слов Божьих.
Поэтому следует попытаться, с одной стороны, провести параллель между процессом творения мира словом Божьим из ничего, как это излагается в Шестодневе, и процессом построения математики также одним лишь словом из пустого множества, как это делается в теории множеств. С другой стороны, можно попытаться обнаружить связь богословской системы Шестоднева не только с другой умозрительной теорией, но и с теорией, созданной на основании наблюдений – предложить интерпретацию законов квантовой механики, позволяющую наполнить формально математическое описание физической теории личностно переживаемым и интуитивно ясным смыслом.
Наряду с Шестодневом, открывающим Божий взгляд на мироздание, другим ключевым богословским тезисом является новозаветное откровение о спасении. Спасение – и в этом специфика восточнохристианского, православного взгляда – есть не просто путь праведности, не просто накопление заслуг пред Богом, но онтологический процесс преображения природы, пре-существление ветхого в новое. По содержанию творение и спасение различны, но между ними можно узреть структурное подобие, можно увидеть ту же самую структуру божьих сил, как и в творении человека, созданном по образу и подобию своего Творца – в математике. Если это удастся, если получится найти такую единую структуру, начнётся взаимный процесс узнавания, взаимообогащения.
Критерием истинности обретения целостного взгляда, включающего в себя естественную интерпретацию математики, богословия, естествознания и психологии, не может быть экспериментальная проверка, – она невозможна в рамках традиционной парадигмы, поскольку объективирующая наука, как уже было сказано, обнаруживает формальные структуры мироздания; она открыта для смыслового наполнения, а способов различить интерпретации исходя лишь из «внутренних», «формальных» соображений, нет. Все интерпретации приводят – или, по крайней мере, должны приводить – к одинаковым экспериментальным следствиям, в противном случае они были бы не различными интерпретациями, но разными теориями; различие в интерпретациях принадлежит сфере, так сказать, «сверхъестественнонаучной». «Минималистская» интерпретация объективной науки – материалистическая.
Однако ныне она приходит в противоречие с тем, что обнаруживается самой же наукой; ряд исследователей, среди которых, такие выдающиеся физики как Гейзенберг и Уилер, настаивают на необходимости переосмысления онтологического базиса науки. Критерием истинности интерпретации может быть, во-первых, её органичная укоренённость в культурно-историческом контексте новоевропейской науки, во-вторых, способность интерпретации расширить нашу картину мира, включив в неё не только объект(ив)ный материальный мир, но и субъект(ив)ный мир психических феноменов и, наконец, в-третьих, способность интерпретации воздействовать на самого человека, дарить ему переживание нуминозного. А это, в свою очередь, означает, что интерпретация должна быть художественной, она сама должна стать элементом культуры, – культуры, тесно связанной с культом.
Сегодня наука (и в первую очередь наука естественная физика, а также «сверхъестественная» математика) и богословие, когда-то бывшие неотъемлемыми элементами единой культуры, а позднее принципиально разошедшиеся, вновь друг в друге нуждаются. Прежде всего, в этом нуждается богословие. Ему необходимо усвоить все то, что было открыто новоевропейской наукой, возникшей именно как естественная теология, богословие Книги Природы. Но в этом нуждается также и наука. Разумеется, наука, как исследовательская деятельность, может обойтись и без богословия. Но наука строит научную картину мира, порождает научное мировоззрение. И естественно возникает вопрос: полна ли эта картина, целостно ли такое мировоззрение? Дело в том, что объективные методы исследования, принятые на вооружение новоевропейской наукой, не позволяют включить в научную картину мира личность. Но ведь себя мы переживаем, прежде всего, как личность; другой для нас это тоже личность, с которой можно вступить в диалог.
Православное же богословие именно личностно ориентировано. Собственно, главное отличие христианства от всех остальных религиозных традиций заключается как раз в том, что вступая в отношения с Личностным Богом человек осуществляет себя как личность в абсолютном смысле этого слова, и характерно, что понятие личности появляется именно в христианскую эпоху. Поэтому, у нас есть надежда на то, что, взаимодействие науки, возникшей как «новое богословие» – богословие Книги Мира – и богословия Личностного Откровения может оказаться плодотворным для построения новой, более целостной картины мира, включающей, в том числе, и человеческую личность. Возникновение же новой, расширенной картины мира, неизбежно приведет и к трансформации самой науки, к появлению новой методологии, к расширению сферы научного познания.// Доклад протоиерея Кирилла Копейкина, секретаря Ученого совета СПбПДА на Международной научно-практической конференции «Духовно-нравственное воспитание на основе отечественных культурно-исторических и религиозных традиций и ценностей», Минская ДА, 27 мая 2010 г.
