Имя Мохандаса Карамчанда Ганди («Махатмы Ганди») знакомо каждому. Пацифистская идеология «общества без убийств», «ненасильственного сопротивления» в значительной степени строится на популяризованных изложениях истории национально-освободительного движения Индии, где народные толпы каким-то непостижимым, чудесным образом, силой кротости и мудрости, заложенных в учение гандизма, выходят победителями в противостоянии с вооруженными до зубов английскими колониальными войсками.

С точки зрения многих, Ганди является легендой и эталоном отношения к проблеме насилия. Его превозносят как пророка, символ ХХ века, иногда же повышают в звании даже до «человека тысячелетия». Дело кончается тем, что его определяют в пример христианам как исполнившего евангельскую заповедь о прощении врагам и милосердии. В либеральном богословии Махатму записывают в праведники. Кто-то изображает на иконах «святого Ганди», иные с увлечением дискутируют о возможности для проповедника индуизма и политического вождя находиться «в пределах мистических границ Церкви». Ибо в представлении либерала нет никаких различий между жизнью и учением преподобного Серафима Саровского и жизненным путем и учением Ганди.Так всё же, вне действия пропаганды и манипуляций, чем для своего времени было движение Ганди и к каким результатам пришло? Можно ли и впрямь на примере обретения независимости Индии говорить о торжестве пацифистской идеологии? Если мы вдруг решим обратить демифологизацию на чувствительные для нынешнего обмирщенного сознания точки – кумиров и догмы, – какая картина откроется нам?  

Подтолкни падающего

Исторически распад колониальной системы – это процесс, растянувшийся на много десятков лет, по-своему неизбежный и сложный, ставший особенно заметным по завершении Первой мировой войны. Как завуалированная форма рабовладения, колониализм являлся детищем еще добуржуазной эпохи и в условиях наступившего ХХ века стремительно терял популярность, сменяясь гегемонией транснациональных торговых домов и банкиров. Управлять прежними методами становилось всё более накладно. В колониях чаще и чаще вспыхивали бунты. Некоторые страны Азии и Африки – Ирак, Египет, Персия, Южная Африка – в 1920-е годы в той или иной мере обрели самостоятельность. Известная Декларация Бальфура 1926 года утвердила право доминионов на политику, независимую от метрополии. Символично, что наименование Британской империи в обиходе всё чаще заменялось нейтральным и сглаженным: «Британское Содружество наций». Общественное мнение Англии склонялось к сочувствию туземцам. Ужасающие последствия мировых войн в европейском сознании парадоксальным образом совмещались с увлечением гуманистическими идеалами. Прогресс коммуникаций выразился в страшном реализме репортажей 1919–1921 годов о страданиях голодающих индусов. После же расстрела сотен людей в Амритсаре, учиненного британскими войсками 13 апреля 1919 года, лондонские газеты на следующий день пестрили аршинными заголовками. В 1920–1940-е годы в Индии англичане неуклонно теряли инициативу, огрызаясь время от времени в ответ на особенно явный нажим. Амритсарская трагедия стала последним эпизодом демонстративного устрашения. Колониальное правление съеживалось, подобно шагреневой коже. Борцам за независимость оставалось сделать немного – подтолкнуть падающего, по выражению Ницше.

Учение Ганди о ненасилии было больше рассчитано на европейскую аудиторию

Мохандас Карамчанд Ганди свое образование получал в Англии и был специалистом по юриспруденции. Вся его теория ненасилия (не такая уж «бархатная» в действительности – об этом мы скажем ниже) была рассчитана больше на европейскую аудиторию. Скандалы вокруг применения силы в колониях приводили к эрозии имперской политики.

За кулисой Индийского национального конгресса

Как и любая революция, движение сопротивления Ганди не было чисто стихийным. Ганди проводил жизнь строгого аскета: ходил в рубище и спал на голой циновке. В то же время Индийский национальный конгресс – партия, которую возглавлял Ганди, – являлся организацией крупного капитала. Текстильные короли щедро оплачивали мероприятия Ганди, обеспечивали необходимым ашрамы – лагеря сторонников, создавали положительный резонанс в прессе. Появилось выражение: «Обеспечение бедной жизни Ганди стоит много денег». В 1921 году Мохандас Ганди встал у руля ИНК. Партия переживала полосу неурядиц. Из жизни ушли прежние ее лидеры, ряды членов редели… Это была типичная компрадорская партия местной буржуазии, «денежных мешков», заботившейся о собственных интересах и торговавшейся с англичанами. Репутация Ганди как народного трибуна должна была влить свежую кровь. Дж. Неру вспоминал: «Казалось, он вышел из миллионных масс индийцев, он говорил их языком и уделял их ужасающему положению все внимание». Промышленников и торговцев, опасавшихся бунта черни едва ли не больше, чем английских штыков, идея о ненасильственном сопротивлении весьма устраивала. За щедрость Ганди отплачивал лояльностью. Как только акции неповиновения затрагивали интересы местных землевладельцев, торговцев, промышленников, он сразу же сворачивал объявленную им «сатьяграху» («стремление к истине» на санскрите).

Социализм, оккультизм и мечтательство в одной обертке

Ганди не был зависимой, марионеточной фигурой. Это был человек искренний, эксцентричный, делавший подчас неожиданные вещи. Его с трудом понимали окружающие, даже ближайшие сподвижники. Мировоззрение Ганди экзотично: половину жизни «великая душа» (так переводится звание «махатмы») провел за вегетарианскими опытами. Им прочно владел замысел изобрести чудесный рацион из орехов, фруктов и овощей, который наделил бы человека новыми силами и возможностями, решил проблему голода на земле и избавил от потребности в животной пище. После перехода на вегетарианский образ жизни, по мысли Ганди, человечество перестало бы враждовать, вести между собой войны и пр. От взглядов на прогресс, устройство государства и общества разило утопией. «Рамараджа» – это что-то вроде толстовского «царства Божия на земле», где нет места машинному производству, «убивающему гармонию человека с природой», централизованная власть и законы отсутствуют, население же свободно самоуправляется. Этика, за которую Ганди особенно хвалят, – однообразное повторение сентенций о доброте и ненасилии, которые преодолеют и победят всё. По эмоциональности и бездоказательности это стоит близко к известным лозунгам о достоинстве и свободе, на которые медитировали толпы в ходе современных переворотов. Когда теория о ненасилии в очередной раз давала осечку, учитель в ответ с большим упорством твердил многажды сказанное, любую неудачу объясняя тем, что поражение потерпел лично он, учение же «о сатьяграхе» остается верным и истинным. Ганди упрекали в умственной деспотии. Последователям как бы через силу вколачивались в голову красивые фразы, над содержанием которых нельзя было думать. Степень глубокомыслия отца нации и пророка можно оценить хотя бы по такому диалогу с другим философом – Сарвепалли Радхакришнаном: – Не пейте молока: это квинтэссенция говядины, – убеждал его Ганди. Радхакришнан остроумно возразил: – В таком случае мы все каннибалы, так как пьем материнское молоко, которое суть квинтэссенция человеческого мяса. Короче говоря, остаться бы в истории Мохандасу индуистским гуру, сладковато-загадочным, резонерствующим, витающим где-то в своих ярко-красочных эмпиреях, – одним среди многих произросших на земле сказочной Индии, – если бы не политика, выведшая его в центр, сделавшая известным в Европе. Ориентализм захватывал европейское образованное сословие. Деятельностью Ганди восхищались Р. Роллан и Б. Шоу, Г. Уэллс и Г. Гессе. Еще во время учебы в Англии Ганди сошелся с оккультистами – кругом Елены Блаватской. Теперь Анни Безант, известная искательница эзотерического опыта и авантюристка, бросила всё, перебралась в Индию в ашрам к Ганди (позже она, впрочем, разочаруется и станет одним из политических противников гандизма). Свое учение Ганди считал близким к социализму и славил благородный, по его словам, пример самоотверженности «Махатмы Ленина» – руководителя большевиков. Также он высоко отзывался о гении Л. Толстого. В подобной пестроте вырастает слава «одного из величайших в истории пророков истины и любви».

Театр абсурда Ганди

Ясного плана по ненасильственному достижению независимости от Великобритании у Ганди не было. По правде, он мог предпринимать что угодно. На его клич миллион или десять миллионов индийцев в городах принимались согласованно бастовать, и таким образом кризис колониального управления нарастал. Численное превосходство местных перед англичанами стало решающим фактором. Нужно было дождаться момента, когда общественное мнение в Великобритании додавит ее политическое руководство и там окончательно смирятся с потерей «жемчужины короны». Одну за другой Ганди объявлял голодовки с политическими требованиями, о ходе которых в деталях оповещалась мировая общественность. А толпы индийцев ходили, ходили, совершая откровенно абсурдные действия, как, например, самостоятельное выпаривание соли из морской воды или сожжение одежды из привозных тканей с обязательством каждому своими руками выткать по сари себе и домашним. Архаического устройства прялку водрузили на эмблему Индийского национального конгресса, когда же многие, и в частности Р. Тагор, выразили возмущение этим, Ганди отвечал: «Пусть все прядут! Тагор пусть прядет, как и все! В этом задача сегодня. Завтрашним днем займемся позже».

Сегодня бы сказали: «Махатма троллил британские власти»

Сегодня бы сказали: «Махатма троллил британские власти». Вызывать раздражение, эпатировать, насмехаться, пожалуй, и впрямь являлось главным содержанием программы. К примеру, он приезжает в Лондон, столицу империи, и его – о, редчайший случай! – зовут выступить с речью в парламент. Ганди невозмутим. Сопровождаемый наголо обритой босой англичанкой, сменившей имя на индийское Мирабаи, он тут же около трибуны справляет свои индуистские ритуалы. Легко представить себе злость и моральное унижение чопорных лордов… Другой эпизод: наследный принц Уэльский наведывается в Индию и видит, что улицы городов пусты – индусы игнорируют визит высокого гостя. В игре нервов странные, алогичные ходы производят ошеломляющее впечатление. Окружающие всё больше уверялись в гениальности Ганди. Дж. Неру говорил: «Бестолков Ганди или нет – об этом мы можем предоставить судить нашим друзьям-либералам. Несомненно, что проводимая им политика является иногда метафизической и трудна для понимания… Если “бестолковость” дает такие практические результаты, то, быть может, ее не без успеха можно сравнить с “практической политикой”, которая начинается и кончается в кабинетах и в избранных кругах».

Ненасилие умножает смерть

Конец – делу венец. Курьезность отходит, когда касаются итогов осуществления политики ненасилия. Независимость Индии встала в высокую цену. Страна разделилась надвое: на индуистскую Индию и исламский Пакистан. Бесчисленное множество людей оказалось перемещено, согнано с мест проживания. Между сторонами вспыхнули столкновения, не утихающие до сих пор. Количество убитых при жизни «великой души» достигло 700 000. Если бы свойством человеческой памяти оставалась честность, а не внушаемость и склонность к хэппи-эндам, Ганди надлежало бы отнести к числу величайших лжепророков и моральных банкротов, на чьей совести множество бедствий соотечественников. Сам о себе Ганди резюмировал: «Мною совершена ошибка величиной с Гималаи». Как и любой пацифизм, пацифизм Ганди – род самообмана и преднамеренного введения в заблуждение других. Остров ненасилия не может существовать в море человеческой страстности. Покуда история движется, народы будут продолжать иметь дело с войной. Честней и полезней искать аргументы сдерживания, рассуждать об условиях снижения насилия в период войн, а не рядиться в белые тоги праведности якобы полного неприятия применения оружия и силы.

Ненасильственное сопротивление не было ненасильственным, а сама политика привела к сотням тысяч жертв

Ненасильственное сопротивление гандистов не было ненасильственным. Захват учреждений власти, блокирование толпой чиновников – эти и многие другие приемы имеют в основе отнюдь не мирный, но насильственный характер. С тем же успехом можно рыть яму другому, маскируя ее ветвями, чтобы он якобы без постороннего участия, «сам» провалился в нее. Идеологи ненасилия сами погрешали против своего идеала. Муссирование темы ненасилия выглядело цинично и гнусно при том, что с самого начала – с первых шагов «сатьяграхи» – выявилась неспособность вождей обуздывать вошедшую в раж толпу. Каждая из волн сопротивления заканчивалась одинаково: схватками с полицией и мусульманами, новыми жертвами. Голодовка Ганди на короткий срок прекращала кровопролитие, а затем рана открывалась вновь. Приверженность Ганди индуистской традиции делала Индийский национальный конгресс партией индуистов. ИНК противостояла Мусульманская лига. Конфессиональное деление давало всё больше смертельных противоречий. После 1934 года Ганди был вынужден оставить руководство ИНК: соратники открыто саботировали его пацифистские лозунги. Когда же страна погрузилась в пучину индуистско-мусульманской резни, имя Мохандаса Ганди и его демагогическая риторика стали проклинаемы. Играть спектакль больше было невозможно. «Одни считают меня изменником, другие полагают, что я усвоил свои убеждения от христианства и ислама», – признавал Ганди. Для освобожденной Индии Ганди с его утопической философией был чужд, страна перешла в иную действительность. Три пистолетных выстрела, прозвучавшие в Дели 30 января 1948 года, подвели черту в споре о блеске и нищете пацифизма.

Между «нежеланием мараться» и политическим фанатизмом

Историки подсчитали: после 1945 года было всего лишь 26 дней, когда на Земле не велись боевые действия. «Si vis pacem, para bellum» («Хочешь мира – готовься к войне») – старая истина напоминает о том, что не существует гарантий мира вне баланса сил. Ничто не гарантирует мир так, как надежная оборона, скорые и решительные действия, предупреждающие зачинщика. Пацифизм представляет собой как бы троянского коня, прокрадывающегося в самоощущение обывателя. Тихая, довольная жизнь, улучшение благосостояния ведут к укреплению ложного чувства безопасности, уверенности в наступлении новой эпохи без страданий. Смерть вытесняется из повседневности, становится как бы исключением из правил, неудобным фактом. На фоне тиши и глади картины разрушений и жертв на войне рождают реакцию вытеснения, панику. Христианство подвергается нападению с неожиданной стороны. Пацифизм уверяет, что беспокоится о принципах Евангелия больше, нежели Церковь, что будто бы он знает, как лучше радеть за мир и ненасилие. Но это лишь прожектерство и самоуверенность, не имеющие за собой, как мы видели, достаточных подтверждений и опыта. Опыт Церкви, напротив, включает в себя многовековой синопсис истории человечества, собственных проб, удачных и менее удачных, молитв и борений подвижников, их сверхъестественных прозрений, фиксирующий справедливость христианской философской позиции. Человек, не сопротивляющийся злу, рано или поздно уверяет себя, что зло не является злом. Философ русской эмиграции С. Франк в работе «Смысл жизни» дает замечательный обзор этой идиллической точки зрения. Он говорит: «Насилие, принудительная борьба даже с преступником есть грех и выражение нашей слабости; но истинно свободен от этого греха не тот, кто пассивен в отношении причиняемого им зла, а лишь тот, кто в состоянии силою Божьего света просветить злую волю и остановить преступника; всякий иной меньше грешит, применяя насилие, чем равнодушно умывая руки перед лицом злодейств».

В основе пацифистских стремлений – убеждение, что мир вне меня полон зла, а я невинен и добродетелен

«В основе этих (в том числе пацифистских) стремлений, – продолжает философ, – лежит невысказанное убеждение, что мир вне меня полон зла и соблазнов, но человек сам по себе, я сам, невинен и добродетелен; на это исходящее от Руссо убеждение опирается всё толстовство. Серафим Саровский, простоявший на коленях на камне тысячу дней и ночей и говоривший о цели этого подвига: “Томлю томящего мя”, обнаружил, конечно, неизмеримо больше терпения и мужества, чем наиболее героический солдат на войне. Он боролся со всем миром в себе и потому был свободен от внешней борьбы с миром. Кто не может совершить того же, кто живет в мире и в ком живет мир, тот тем самым обязан нести и бремя, которое мир возлагает на нас, обязан в несовершенных, греховных, мирских формах содействовать утверждению в мире начал и отношений, приближающих его к его Божественной первооснове… Всякий, кто еще противопоставляет себя другим, кто имеет свои личные страдания и радости, еще зависит от мира, еще живет в мире, ответствен за него… Он обязан осуществить наибольшее добро или достигнуть наименьшей общей греховности в данном, совершенно конкретном, определенном данными условиями человеческой жизни положении… Отвергать относительное на том основании, что оно – не абсолютное, значит нарушать завет: “воздавайте кесарю кесарево, а Богу Богово”. Правы толстовцы, когда говорят, что насилием нельзя сотворить благо и истребить зло, что всякая внешняя, механическая и государственно-правовая деятельность не осуществляет и не может осуществить самого главного: внутреннего обретения в себе добра, внутреннего свободного воспитания человека, нарастания любви в человеческой жизни. Но они неправы, когда поэтому считают всю эту сферу жизни и деятельности ненужной и гибельной. Если нельзя на этом пути сотворить благо, то можно и должно ограждать его; если нельзя истребить зла, то можно обуздать его и не позволить ему разрушать жизнь». «“Аполитизм”, нежелание мараться соучастием в ней есть, конечно, недомыслие или индифферентизм; а религиозный аполитизм есть лицемерие и ханжество. Политический же фанатизм и рождаемый им культ насилия и ненависти есть слепое идолопоклонство, измена Богу и поклонение статуе кесаря», – подытоживает философ. Итак, у христианина нет необходимости стоять в первых рядах армий и политических проектов, рваться устанавливать справедливость и карать врагов, провозглашая войну и насилие «священными». Ибо естественно, чтобы наибольшее рвение в делах мира проявляли люди не Церкви, но мира. И в то же время полностью порвать с насилием – удел немногих, тех, кого Спаситель называет скопцами ради Царствия Небесного. Следуя показаниям совести, христианин принимает участие в защите и утверждении спокойствия и порядка, в том числе, если потребуется, и силой оружия.

Андрей Рогозянский

Православие.RU