6 октября отцу Игорю Розину исполнилось бы 60 лет. На воображаемом фото юбиляр мог бы быть запечатлен так: седовласый почтенный священник в окружении детей и десяти внуков, улыбается матушка, прихожане испекли торт, батюшка обменивается с благочинным приветственными речами, и все садятся за праздничный стол. В реальности ничего этого нет. А есть – черный мраморный крест на горе, к которому прижимается, трепеща на ветру, разросшийся куст калины. Несколько лет назад накануне дня рождения батюшки, в день памяти страстотерпца святого благоверного князя Игоря, он зацвел. Иерей Божий Игорь Розин принял мученическую смерть: он был убит за веру у себя в храме, после Божественной литургии, в день святителя Игнатия Кавказского, которого так почитал. Это произошло 15 лет назад, на Северном Кавказе, в приэльбрусском городе Тырныауз. Его последними словами стала молитва – «В руки Твои, Господи, предаю дух мой». Скоро в Издательстве Сретенского монастыря выйдет книга «В руки Твои, Господи», посвященная жизни, служению на Кавказе и мученической смерти отца Игоря, а мы сегодня, в день его рождения, публикуем две главы из нее.

Андрюша

Это как будто продолжается и сегодня – закроешь глаза, и не важно, сколько прошло лет или дней, – видишь как сейчас: заснеженный зимний лес, и среди деревьев – мужская фигура с красным свертком в руках: Игорь Розин гуляет со своим младшим сыном Андреем. Он никогда не возил его в коляске – только носил на руках. С рождения. Когда Андрюша подрос, стали даже жить в одной комнате – или, правильнее было бы сказать, келье. После смерти Андрея батюшка разобрал кровать сына и на том месте, где она стояла, сделал молитвенный угол. Подолгу стоял там, молился. Икона, раньше висевшая над Андрюшиным изголовьем, – Ангел распростер огромные белые крылья над детьми, переходящими по деревянным мосткам через горную речку, – теперь оказалась слева от аналоя. Лена Горохова хотела было попросить ее себе, но так и не решилась. Она очень любила Андрюшу. Он вообще всем нравился, хотя не стоит думать, что раз алтарник, так вот прямо ангельский он был ребенок. Нормальный, живой – не из поучительного рассказа. Яркий. Еще – шустрый: это самое частое определение в воспоминаниях. Говорят, бегал все время – туда-сюда. Озорничал. На полиелей выходит – жует что-то. Любил другими мальчиками покомандовать (как же – сын настоятеля!). Пономарь Женя был постарше его, воспитанный, солидный. И не худенький – вот его всё дразнил: «Толстяк, толстяк!» Я, говорил, ткну тебя пальцем, ты и лопнешь. Тот краснел, обижался. Но ребята его любили – и русские, и балкарцы. «Он приедет с родителями из Терскола – бегут: “Андрюха приехал!” Что ни попросишь, все сделает – не вредный был, добрый. Дружили мы. Очень хорошо мы с ним дружили», – взрослая подружка маленького алтарника, Наташа Воропаева поддразнивала его, звала малявкой. «Я не малявка, – мне уже девять!» – задиристо возразил он ей вскоре после своего последнего дня рождения. В тот день ему подарили велосипед. Он примчался на нем в дом к Лене – по дороге упал, велик звонко брякнул о землю. «Джинсы нужно постирать!» – закричал с порога. Лето клонилось к осени, и день – к вечеру, как клонилась к концу его коротенькая жизнь, и ложились на стволы сосен длинные оранжевые отсветы. Они положили джинсы в «стиралку». Андрюша сидел в трусах на кухне и ждал. – Как же ты их наденешь? – Высохнут на мне. – Нельзя, Андрюша, ты же простудишься. – Ничего, я быстро поеду домой – они и просохнут. Лена – у нее дома было полно игрушек – вдруг спохватилась: «У тебя же день рождения – выбирай любую!» Он взял львенка, и так они домой и пошли: она с коляской, в которой спал Вася, ее маленький сын, и Андрей во влажных джинсах со львенком и велосипедом. В воздухе, как всегда в конце августа, пахло чем-то горьким. Незадолго до смерти Андрюша уронил Васю. Вообще часто на руках его носил, даже фотография осталась: стоит в высоких ромашках, с любовью смотрит спящему младенцу в лицо. А тут гуляли, катил коляску, а земля каменистая, камешек попал под колесо, коляска упала на бок, младенец вывалился и даже не проснулся. А Андрюша так испуганно посмотрел на Лену, что жалость буквально захлестнула ей сердце. «Что теперь?!» – «Да ничего, Андрюша, ничего!» Потом она вспомнит, что последние недели он хвостом ходил за ней и все рассказывал что-то и рассказывал. Он вдруг изменился в эти недели. Стал слушать взрослые разговоры. Сам, что ли, повзрослел. До этого все время бегал, носился. Бедокурил. Мог запросто в машину забраться и завести – только что не поехать. На даче по деревьям лазил – матушке жаловались: балуется, садовые же деревья, все ветки обломает! Матушка и ухом не вела: «Мы же для детей купили эту дачу, пускай!» Дмитрий, сосед Розиных, тоже заметил произошедшую с ребенком перемену. «Первый раз в жизни я увидел его в созерцании: стоит, рассматривает что-то… На лес смотрит, на вершины сосен. Направо, налево… Я очень удивился. Он никогда раньше не созерцал – всегда бегал». Отца Игоря и матушки дома не было – они ушли на склон Чегета за грибами. Давно собирались, но таким тяжелым был август в городе, кое-как оправлявшемся от селя, что только теперь выдался свободный день, и они пошли – наконец-то! Грибы, преизобильно растущие в этих местах и почему-то не считающиеся у балкарцев за пищу, были большим подспорьем, не баловство или деликатес, а как раньше у крестьян – важная часть запасов и сытная постная еда. Дмитрий отошел от окна, а минут через пять выглянул снова. Андрей продолжал стоять и смотреть. К нему подбежал другой мальчишка. Когда Дмитрий выглянул еще раз, ребят уже не было – кажется, убежали. Во дворе стояла тишина, и только ветерок шевелил шторку. Поблизости находились огромные цистерны – в них обычно держали солярку, которой топили турбазу. Теперь цистерны были пусты, возле них возились рабочие, а сейчас ушли, оставив цистерны открытыми – видимо, чтобы проветрить. Дальнейшее произошло очень быстро. Завидев, что заманчивые огромные бочки остались без присмотра, мальчишки побежали к ним. Заглянули внутрь – в таинственную черноту – и, чтобы рассмотреть получше, кто-то из них чиркнул зажигалкой. И пары солярки, стоявшие в цистерне, взорвались.

Послышался гул, даже рев – как бы падающего самолета. В окне взметнулось огромное пламя и ударило выше сосен

Дмитрий услышал гул, даже рев – как бы падающего самолета. В окне взметнулось огромное пламя и ударило выше сосен. На его верхней границе качался на проводах какой-то предмет, Дмитрию даже показалось, что это человек. Он хватил одеяло и выскочил из дома – тушить. А к дому уже подбегал Андрюша. Бежал и повторял: «Дядя Дима, дядя Дима, что мне делать, что мне делать?» Не будем полностью передавать рассказ Дмитрия, потому что он слишком страшен, единственное, что скажем: мальчик получил ожог более 90 процентов тела, но оставался при этом в полном сознании. «Я не умру, я не умру, я не умру?» – повторял ребенок. «Поможем, сейчас поможем», – повторял в ответ ему мужчина. К ним бежали женщины. В такие моменты, наверное, время останавливается, гаснут все звуки и мозг начинает работать очень четко. По крайней мере Дмитрий совершенно не растерялся. Недавно он как раз посмотрел по телевизору передачу, где рассказывали про первую помощь при сильных ожогах. Первым делом нужно отобрать тепло: намочив простынь, он укрыл Андрюшу. Прибежала из школы Женя. Дмитрий отправил ее искать машину, чтобы везти в больницу, – вызывать из Тырныауза «скорую» вышло бы много дольше, – а сам поспешил в лес – искать родителей. Когда случается страшное, жизнь как ни в чем не бывало еще катит какое-то время прежним ходом, пока не доберется до границы. На другой стороне Баксана среди деревьев Дмитрий наконец разглядел высокую фигуру отца Игоря, собиравшего грибы, и принялся кричать. Речка грохотала так, что трудно было что-то расслышать. Что именно случилось, батюшка не понял – понял только, что с Андреем. И быстро пошел в сторону, где был переход через Баксан.   Тем временем во дворе его дома сосед и сослуживец по лавинной службе Махмуд заводил машину, чтобы везти Андрея в тырныаузскую больницу. Когда подошел отец Игорь, они только уехали. Лена встретила его в дверях. Как всегда, отец Игорь был немногословен. «Что там? Как?» – «Очень плохо». – «Как плохо?» – «Очень». Конкретнее – что Андрей, скорее всего, умрет – Лена говорить не стала; подумала: отцу Игорю сейчас за руль. Батюшка переоделся, собрался, помолился и – внешне очень спокойный – поехал. Лена вспоминала, что таким видела его только на спасательных работах, – «настолько он был внутренне собран». А Андрея уже довезли до тырныаузской больницы, но что они там могли сделать? Такие ожоги! Сказали, надо везти в Нальчик, в республиканскую, – туда, где однажды Андрюшу уже спасали от смерти, в ту ночь, когда Игорь Розин увидел в небе Крест. Стали готовить к перевозке. В храме уже знали, что случилось, собралось несколько человек, начали молиться. Наташа Воропаева – дружочек – ринулась в больницу к бедному мальчику, пробралась в реанимацию. Он лежал – даже ноготки оплавлены – под простынкой (может, обезболивающее ему вкололи, но больше точно ничего не делали) и в полном сознании. «Молись», – шептала ему Наташа. Обнять его она не могла, он весь был как рана, только повторяла: «Ты молись!» «Я молюсь, – отвечал он ей, – молюсь! Ты передай маме и папе, что я их ждал. А папе передай, что я молился. Что я все время молился». Носилки погрузили в «Волгу»-пикап – Наташа втиснулась полулежа следом, – и все полтора часа дороги они вместе молились, читали «Отче наш» и все, что только могли вспомнить. И летела вслед за ними, петляя по поворотам, машина отца Игоря. Семь лет назад он уже ехал тем же маршрутом и с той же надеждой – что врачи помогут, спасут его дорогого сына. Так же дремали в послеполуденной сентябрьской неге величественные горы, прохладно синело небо и краснел по обочинам созревавший шиповник. Все было почти так же. И совсем по-другому. Наконец пикап подъехал к больнице. Выскочили врачи. Каталка, коридоры. Реанимация. Гул неразборчивых голосов. Обязательно мигает, потрескивая, какая-нибудь перегорающая лампа. Родственники пациентов не уходят, ждут. Кто-то плачет, стараясь не шуметь. Кто-то молчит и смотрит. Приехали матушка, Лена. Вышел врач. Сказал – прозвучало, как сквозь вату: «Вы должны быть готовы ко всему». Отец Игорь звука не издал, только отошел в сторонку и там заплакал, чтобы не при людях. Наутро примчались спасатели-друзья и прихожане – сдавать кровь. Кто-то кому-то звонил – надо перевезти в Москву; нет, наоборот, нужно из Москвы переправить лекарство, удержать, уловить ускользающую в небесный Свет тоненькую ниточку жизни: не уходи, дыши, останься! Плакала матушка. Вытирали слезы прихожане и друзья, толкавшиеся в коридорах станции переливания крови. Только отец Игорь больше не плакал. Тихо ходил в своей черной куртке – легкий, светящийся. Необычный. Всех утешал: «Что вы плачете, не надо, это все как Бог даст».

Только отец Игорь не плакал. Тихо ходил в своей черной куртке – легкий, светящийся. Всех утешал: «Это все как Бог даст»

На следующий день был праздник – Усекновение честной главы Иоанна Предтечи. И батюшка поехал в Тырныауз, на службу. За свое короткое священническое служение он не пропустил ни одной воскресной и праздничной службы. И тем более он не мог пропустить сейчас. «Сами себя и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим»ⁱ, – за каждым богослужением молимся мы в храме, но знает ли наше сердце всю глубину этих слов? Доверяем ли мы Христу до такой степени, чтобы, закрыв глаза, полностью отдать себя в Его руки? Наверное, многим известно это борение, эта двоякость, когда, задав духовнику вопрос о чем-то важном и получив ответ, вдруг теряешь решимость и принимаешься юлить: «А точно ли это воля Божия обо мне? А может быть, спросить еще кого-то?» Нам хочется надежности, гарантий, хочется подстраховаться. Но что значит это слово на самом деле? Люди используют слова, не задумываясь о том, что они на самом деле значат. Самый яркий пример – слово «прелесть», пестренькое, мирское значение которого прямо противоположно истинному, духовному смыслу. «Какая прелесть!» – восклицает дамочка, завидев какую-нибудь милую штучку, не подозревая о том, что на языке отцов Церкви это слово означает духовную болезнь. Но смыслы смыкаются: разве не становится духовная прелесть следствием того, что прельщенный манкими обертками человек принимает блеск собственной мишуры за сияние Божественного Света?

Может быть, Господь, предуготовлявший Своего иерея к подвигу, именно сейчас принимал у него последний экзамен

Так же и со словом «страхование». «Не желаете застраховаться?» – гладким голосом агента – или нашим внутренним голосом – спрашивает бес. А ведь в церковнославянском языке именно это слово – страхование – обозначает мучительную двоякость, внутреннее колебание, внушаемое нетвердой душе врагом человеческого рода. «А точно ли это так? А если у тебя не получится? Ты ставишь все под угрозу! Давай-ка подстели соломку», – шепчет голос, и мы, не доверяя Богу, принимаемся подстраховываться. Отец Игорь Богу доверял полностью, на все сто процентов. И как был послушен воле своего духовного отца – без пререканий, споров о том, «как лучше», и возражений, – так был и послушен Богу. Может быть, Господь, предуготовлявший Своего иерея к подвигу, именно сейчас принимал у него последний экзамен? Что же, если так – отец Игорь сдал его. Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню, и посещати храм святый Его (Пс. 26: 4). Оставив в больнице умирающего сына, он поспешил в Тырныауз – служить Богу. В храме, хоть и будний день, народу было больше, чем даже по воскресениям: все прихожане пришли поддержать батюшку. «Мы понимали, что Андрей может умереть. Батюшка служил, а мы стояли и ждали. Внешне он был спокоен. Что у него на сердце, мы не знали, но он держался. А мы… Мы не держались. Нам было очень плохо», – рассказывала Валентина Воропаева. Звякали в алтаре цепочки – разжигалось кадило, – и звуки эти ранили сердце: тот, кто обычно разжигал кадило, сейчас страшно страдал в больнице. Приоткрылась дверь северных врат – и кому-то показалось, что оттуда выглянул Андрюша, белоголовый, шустренький, живой. На клиросе читали часы. Никто не шептался, не шуршал – тишина стояла в храме. И вдруг резко и громко зазвонил городской телефон. Трубку снял старший Андрей – Васильев. Что-то выдохнул в ответ на сказанное и тихо пошел в алтарь. В храме не слышали, но догадались: звонила матушка. Андрюша умирал – она просила благословения читать отходную. Было самое начало службы – еще можно отменить Литургию, рвануться в Нальчик. Весь храм, не отводя блестевших слезами глаз, следил за тем, как пономарь входил в северные врата. Вот – вошел. Сказал. Или не сказал – отец Игорь по лицу все понял. Может, минуту по обе стороны от царских врат длилось молчание. И прозвучал возглас: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа». Началась Божественная литургия. Книга Иова Когда она закончилась, Андрей-старший сказал тихонько: «Батюшка, а давайте я с вами в больницу поеду…» Отец Игорь качнул головой: «Нет, не возьму, здесь оставайся». А вечером они с матушкой привезли тело сына. Их ждали едва ли не всем приходом. Суетились, каждый хотел помочь – хоть чем-то. «Делайте гроб, хоронить будем завтра», – сказал батюшка мужчинам. Делать такую работу им приходилось не впервые. Совсем недавно они ходили по разбитым селем пятиэтажкам и собирали доски: пол в храме был гнилой, и когда на службу собиралось человек пятьдесят, опасно проседал; но на новый не было ни денег, ни досок. Набрали по брошенным квартирам, принесли – еле дотащили: в городе еще стояла вода, набравшие влагу доски были неподъемными. Разложили сушиться. А вскоре в храм пришла балкарка. Вот, говорит, муж у меня русский, умер, не на что хоронить. И они сделали ее мужу гроб из этих досок. Батюшка отпел его, отвезли на кладбище, погребли – в общем, похоронили человека. Так что Андрюшин гроб был не первый. Михаил привычно спросил: «Из этих досок?» Батюшка почему-то сказал, что нет – из толстой фанеры. Ну, тут уже они возразили: какой гроб из фанеры? Хоть и толстая, а все равно гнется, да и в храме пригодится! А отец Игорь обо всем этом уже и не думал – он думал о душе своего сына. Пока над телом Андрюши шли приуготовления, а во дворе строгали и сбивали гроб, он, один, в алтаре, совершал вечерню с утреней, чтобы на следующий день служить Божественную литургию. Тем временем во двор – в горах темнеет рано – вынесли лампу, повесили повыше. В желтом искусственном свете ярко, почти как днем, зеленели листья деревьев, и только черное небо фоном выдавало время суток. К лампе слетелись ночные бабочки, вились вокруг, толкались – сентябрь в Тырныаузе едва ли не самый теплый месяц. И, радуясь благостному вечеру, где-то рядом, в другом дворе полуразрушенного города, играли дети, доносилась с Эльбрусского проспекта лезгинка, приближалась и удалялась – должно быть, гуляли свадьбу, и вот ездили теперь по единственной широкой улице туда-сюда кортежем. Эти славные, уютные звуки летели поверх других: стучал молоток, высоко взвизгивал рубанок – строгали гроб, и за открытыми окнами в глубине батюшкиной квартиры всхлипывали прихожанки, готовившие поминальный стол на завтра. Отец Игорь закончил вечерню и показался на крылечке. Спросил: «Ну что, готово?» – «Готово. А обивать чем?» Он махнул рукой: «Не надо». Как не надо! Женщины засуетились, кто-то вынес черную ткань – не специально, просто нашлась лежавшая для чего-то другого. Обтянули черным, набили белый крест из тесьмы, и получился гроб, как монаху. Переложили Андрюшу. Утром пошли на кладбище, выбирать место для могилы – нашлось хорошее, повыше. Сегодня там, под красивой сенью, обдуваются ветерком четыре мраморных розинских креста – отца Игоря, двух его сыновей и дедушки; летом пахнет полынью, качаются шмели, цветут по периметру красные розы, и разросшееся деревце калины обнимает батюшкин крест, гладит его ветвями.   Самый первый, Андрюшин, деревянный, хранится теперь при храме. Его делал сам батюшка – после того, как истекли сорок дней, – у себя в келье в Терсколе, там, где так недавно стояла Андрюшина кроватка. Лена Горохова вспоминала: «Он, бедный, сыну крест своими руками делал. А у нас еще хватало ума сказать ему: “Вот и мне, батюшка, такой крест сделай!” Кто-то из детей туда же: “Пап, и мне!” Он терпел-терпел, а потом говорит: “Как вам не стыдно! Вы сами на мою могилку не забудьте крест поставить”». А на следующий день после погребения Андрюши на крошечный дальний приход огромной Ставропольской и Владикавказской епархии прибыл митрополит Гедеон – поддержать народ Божий в разрушенном селем городе и утешить своего иерея. Сохранилось видео: прихожане встречают кортеж с «мигалками» возле своего неказистого храма. День пасмурный – обычное для Тырныауза дело, – облака стекают молочным туманом по склонам гор. Группа встречающих – женщины, мужчины, дети, на первом плане мелькает матушкин черный платок. Кто-то прижимает к груди худенькие букеты гладиолусов в обертке из фольги и целлофана. В кадр величественно входит владыка. Благословляет народ, кладет большую ладонь на склоняющиеся головы, басит на ходу распевно: «Матушка, открывай воскресную школу, будешь директором!» – и проходит в храм. Как и принято, с крестом на подносе, владыку встречает отец Игорь. Он в зеленом облачении – в таком служат на Троицу и в дни праздников святых, прославленных в лике преподобных и блаженных. Сегодня не один из таких дней, но вот эта, зеленая риза – лучшая из стареньких латаных облачений, подаренных отцу Игорю собратьями-священниками: своих он не покупал – не на что было. Целый настоящий хор прибыл с митрополитом, втиснулся в маленькую церковь. Куда ни повернись – священники, иподиаконы, певчие, статные семинаристы. Такого великолепия тырныаузцы никогда не видели. А один из архиерейских певчих, уже став батюшкой, впоследствии вспоминал: зашли в храм, там и развернуться негде, вместо иконостаса – красное полотно, а на нем бумажные иконы. Я, говорил, много повидал храмов в поездках с архиереем, но такой бедноты не встречал. Отец Игорь – тихий, взволнованный, красивый – говорит приветственную речь, и каждое слово, тяжелое, наполненное смыслом, не торопясь исходит из его уст – как будто яблоки собирают руками. «Владыка! Вы посетили наш богоспасаемый Тырныауз, в котором уже год, как вашими молитвами существует храм Георгия Победоносца. И вот сегодня мы сподобились вашего присутствия», – в этот момент где-то на заднем плане осторожно звякает кадило – видимо, как обычно, суетятся иподиаконы, – и слышно, как храм затаил дыхание. Батюшка продолжает: «И с вашим приездом снизошла благодать Божия на город наш. Мы вам очень благодарны, владыка, что вы не забыли, что есть в горах такой городок, которого никто не знает, никто не помнит. Что приехали утереть слезы пострадавшим, утешить тех, кто страждет, своим благодатным посещением. Спаси вас Господь, дорогой владыка». Камера стоит сбоку и немного сзади, батюшка кланяется владыке, и видно, как золото света заливает его седую главу.   «Спаси, Господи, дорогой наш отец Игорь, настоятель Свято-Георгиевского храма», – басит в ответ владыка с той незабываемой интонацией, с которой разговаривали прежде русские архиереи: подобную можно услышать в двух сохранившихся магнитофонных записях проповедей святителя Луки Крымского. «Пока храм этот еще неуютный, но благодать Божия уже здесь», – говорит митрополит и не просто крестится, а благоговейно накладывает на себя крестное знамение. «Теперь с помощью Божией мы сделаем храм настоящий», – продолжает он, и эти слова, в обратной перспективе, звучат из 2000 года как пророческие. «Сейчас мы послужим молебен и будем просить Георгия Победоносца: войди к нам, будь с нами, защищай нас от всякия нужды и печали. И чтобы русский народ и че… – он оговаривается и чуть не произносит «чеченский», но выправляет речь: – кабардинцы, балкарцы, мусульмане тоже обращались к Богу. Вот, вы в попали в беду. Наказуя наказа Бог, смерти же не предал (см.: Пс. 117: 18). Нужно нам вспомнить о Боге, что Он нас любит, что готов нас защищать, но наша беда в том, что мы сами отвернулись от Него и надеялись сделать все своим возмущенным разумом. Мои святительские молитвы к Богу – о том, чтобы Господь помиловал нас и больше не наказывал. Хотя мы стоим жестокого наказания», – и слыша эти слова архиерея, сразу вспоминаешь пустой тырныаузский храм после селя и службы, которые почти в полном одиночестве совершал в те дни отец Игорь. Да и многое вспоминаешь – и из своей жизни, и из чужой, как пытались жить своим умом и не помнили Бога и что из этого выходило. А на экране начинается молебен Георгию Победоносцу, и так интересно узнавать родные лица – только моложе на пятнадцать лет: кто-то совсем маленький, а кого-то уже и нет с нами. Вон – Ирина Сергеевна, красивая, как французская актриса 1970-х. Вон – юная Наташа Воропаева, держит на руках своего маленького сына, он сильно болеет, и владыка, начиная служить, касается рукой его головы. (Наташа рассказывала, что молитвами владыки в тот вечер Данила исцелился.) А вон мелькнула молодая Ираида, батюшкина крестница, – смотрит блестящими глазами из-под густой черной челки. К ее христианскому имени долго привыкали и она сама, и прихожане, так и звали татарским – Инджа, полностью – Инджифе. А вон – ее сын Юра, маленький алтарник, держит архиерейский жезл (а сам меньше его на пол своей детской головы) и смотрит во все глазищи. Светлое личико у него за плечом – Ирочка, Юрина сестра, девочка такой чистоты, что ее, Христову невесту, Господь забрал к себе совсем юной. «Ты еси Бог, творяй чудеса», – гудит протодиакон, и голосисто, распевно вторит хор: «Ты еси Бо-о-о-г, тво-о-ря-а-а-яй чудеса-а-а», и щедро звенит кадило, сверкает и искрится архиерейская митра. Улыбается восторженно Юра – даже рот приоткрыл, – владыка выходит из алтаря, ликует храм, и вдруг на заднем плане, у стены, между Казанской и великомучеником Пантелеимоном мелькает лицо, выпадающее из общего ряда.

Сам Господь в тот день через архиерейское благословение облек Своего иерея во всеоружие Божие. И как воина Христова, Он выводит его на брань

Это отец Игорь. Опустив глаза, с преклоненной головой, похожий на страдающего праведника Иова, он стоит как свеча, полностью ушедший в молитву, и кажется, что сердце выдыхает: Буди имя Господне благословенно отныне и до века(Пс. 112: 2), – и вспоминается вечерня Великого вторника Страстной седмицы. Владыка Гедеон тем временем выходит из алтаря, медленно снимает митру, левой рукой придерживает ее у плеча, а правой раскрывает Евангелие от Матфея и начинает чтение: Се, аз посылаю вас яко овцы посреде волков: будите убо мудри яко змия, и цели яко голубие… (Мф. 10: 16). И это – необычное для службы святому великомученику Георгию евангельское чтение: его читают, когда служат нескольким мученикам, а не одному. Как получилось, что тогда владыка выбрал этот отрывок, мы не знаем, но сегодня именно эти слова – Се, Аз посылаю вас яко овцы посреде волков – написаны золотыми буквами в Свято-Георгиевском храме, в стеклянном киоте, установленном над местом, где отец Игорь пролил свою мученическую кровь за Христа. Следующий кадр – широкая спина отца Игоря: он делает земной поклон митрополиту Гедеону, а тот выводит своим громовым голосом: «Отец настоятель – батюшка Игорь – за усердное служение Церкви Божией, за свой героизм и мужество награждается мною новым церковным облачением православного священника!» Хор торжествующе гремит непонятное тырныаузцам слово «Аксиос!» «Ризою золотою награждается!» – возвышает голос владыка, и хор переходит на русский: «Достоин! Достоин!» И отец Игорь склоняет голову, и иподиаконы облачают его, сперва надевая епитрахиль, а потом и новенькую золотую ризу. «И камилавкой награждается!» – снова громогласно возглашает митрополит, и отец Игорь снова склоняет седую голову, целует архиерейскую руку и камилавку и водружает ее на голову, как шлем. А владыка уже воздевает, как Моисей свой жезл, новенький золотой напрестольный крест – такого у батюшки Игоря еще не было: «И крестом Божиим благословляется, и да будет крест этот тебе, отец Игорь, укреплением, утешением, опорой и внушением надежды, что Господь с нами, крест Христов с нами, а с крестом мы все трудности победим!» Сам Господь в тот день через архиерейское благословение облек Своего иерея во всеоружие Божие. И как воина Христова, Он выводит его на брань не против крови и плоти, но… против духов злобы поднебесной (Еф. 6: 12). …Если бы над временем можно было воспарить, как над пространством, то тогда, взлетев над ним, мы могли бы разглядеть, как сплетаются в единый узор разрозненные линии и фрагменты, ложатся на полотно. И словно смотришь с орлиной высоты и видишь эпичную карту человеческой жизни, и читаешь по ней Промысл Божий: вот куда, оказывается, Ты вел! И сияет в черных небесах над трепещущими бесами святой Крест Господень, и в больнице исцеляется младенец Андрей. А вот следующий поворот линии и новый фрагмент узора: отец Игорь стоит на амвоне, и блещет золотом в его руке подъятый крест – так всегда изображают на иконах мучеников. И над всей этой картиной, как венец всей жизни, увидим еще один крест – маленький, нательный, обагренный кровью, пролитой за Христа, на шее у батюшки, когда по-земному поверженный, а на самом деле победитель, он упадет на пол своего храма. Молебен закончился. Владыка Гедеон, обращаясь к своим семинаристам, сказал: «Как в школу беды, я привез вас сюда. Ребята, мы там живем, благоденствуем, все у нас тихо, мирно, а вот люди – они страдают, и храмик убогенький, тесненький, неуютный, но уже намоленный. Вот тебе, отец Игорь, пятьсот рублей на строительство нового храма, и я хочу и молю Господа, чтобы у вас после моего приезда обновилась жизнь». Он извлек фиолетовую купюру и протянул ее батюшке. Пятьсот рублей были огромной для Тырныауза суммой. После службы – праздничный ужин: жареная картошка с грибами (сентябрь на дворе, и грибы, в изобилии растущие в горах, собирали сами, да и картошка тоже была с огородов). Ни деликатесов, ни богатого яствами стола – разве так обычно принимают архиереев? Но митрополит Гедеон ест картошку да нахваливает: «Спаси, Господи! Вкусно! Матушка, хорошо нажарила!» Визит окончен, пора уезжать, но архиерей не торопится в свою машину с «мигалкой». Люди окружают его, льнут, как дети к отцу, просят благословения – тянут сложенные лодочкой руки, склоняют головы, – и никто не остается не утешенным, ни одна бабушка и ни один ребенок. Каждого благословляет владыка, каждому кладет руку на голову, что-то говорит, и звучит в вечернем воздухе просительное пение: «Спаси, Христе Боже» – и, как звон колокола, разносится по Тырныаузу. Быстро пройдут несколько месяцев, но для отца Игоря они окажутся как целая жизнь, за которую он возмужает духовно. Пройдет и Великий пост, и вот во вторник Страстной седмицы за Великой вечерней в храме станут читать паремиюⁱⁱ из книги Иова Многострадального, и, невидимый прихожанам, в алтаре отец Игорь будет вслушиваться в каждое знакомое слово. То, что было известно уму, теперь открывалось и в сердце. Он сидел, приклонив голову, какптица особящаяся на зде (Пс. 101: 8), и согласно кивал тому, что уже познал опытно, испытал, пережил и изведал:   «Настал день тот, когда сыновья Иова и дочери его ели и вино пили в доме брата своего старшего. И вот, вестник пришел к Иову и сказал ему: “пары волов пахали, и ослицы паслись возле них; и, придя, грабители захватили их, и отроков убили острием меча; а я один, спасшись, пришел возвестить тебе”. Еще этот говорил, как пришел другой вестник к Иову и сказал: “Огонь пал с неба [на землю] и сжег овец, и пастухов сжег также; и я один, спасшись, пришел возвестить тебе”. Еще этот говорил, как пришел другой вестник к Иову и говорит ему: “Всадники построились тремя отрядами против нас, и окружили верблюдов, и захватили их, и отроков убили мечами; а я один спасся и пришел возвестить тебе”. Еще этот говорил, как иной вестник приходит к Иову, говоря: “Когда сыновья твои и дочери твои ели и пили у [сына твоего], брата их старшего, внезапно сильный ветер пришел от пустыни и охватил четыре угла дома, и упал дом на детей твоих, и они скончались; и спасся я один, и пришел возвестить тебе”. Услышав такое, Иов встал, разодрал одежды свои, остриг волосы головы своей (и посыпал прахом голову свою); и, пав на землю, поклонился Господу и сказал…» И отец Игорь трижды кивнул, уже измерив истинность этих слов не только умом, но и сердцем. «Сам я нагим вышел из чрева матери моей, нагим отойду и туда. Господь дал, Господь отнял; как Господу было угодно, так и совершилось; да будет имя Господне благословенно вовеки!» И как бы наедине с собою, отец Игорь повторил эти слова, снова согласно кивая головою: «Нагим вышел из чрева матери моей, нагим и отойду». Православие.RU